И не было лучше брата - [7]

- Эх! - сокрушенно сказал Гусейн. - Кого я могу из сегодняшних поэтов с ним рядом поставить?! Никого. Я ничего не говорю, хорошие поэты изредка попадаются. Великих нет...

Купанье вступило в завершающую фазу, Гусейн намылил ему

голову.

- Слушай, - сказал Гусейн. - Вчера один парень сюда приходил, из Москвы в Баку приехал, за него Джумшуд просил, говорит, друг мой этот москвич, ты сделай ему уважение ради меня, покажи, что такое настоящая бакинская баня. О чем я говорил? Так вот этот парень рассказывал, что был он недавно в Финляндии и Швеции, говорит: там бани деревянные, с парной. Люди купаются, потом парятся, ну, в общем, как у нас в молоканской бане, только там деревянная, а у нас каменная, а дальше совсем по-другому: все выбегают из парной прямо на снег и бросаются в ледяную воду. Слышишь? Парень такой серьезный - на вруна не похож. Опять же Джумшуд за него поручился. Говорит, сам купался, сам бросался. Что ты об этом думаешь?

- Что я об этом могу думать? Мало ли сумасшедших на свете? А может, и врет, в конце концов, кто такой Джумшуд, всего десять лет назад приехал в Баку из Асамана, а я еще ни одного асаманца приличного человека не знаю. Так что и друзья у него представляю какие. А может, и правда.

- Правда, правда, - сказал Гусейн, - я всегда чувствую, правду человек говорит или нет. А еще такое этот парень рассказал! - Гусейн тихо хихикнул. Я со вчерашнего дня никому это пересказать не могу. Стыдно. Я этому парню говорю: скажи честно - пошутил? Несколько раз я у него спросил, последний раз, когда он уже совсем оделся, уходил, а он мне все время отвечал "честное слово", "правда" и еще клялся. Так и ушел. Удивительное дело.

- Что же он тебе рассказал?

- Не проси, Джалил, не скажу. Ты же знаешь, я в бога верю.

- Мне-то ты сказать можешь, ты же знаешь, дальше меня это никуда не пойдет"

Гусейн в молчании намылил в третий раз голову Джалил-муаллиму.

- Ну, - сказал Джалил-муаллим.

- Знаешь, что он сказал? - наконец решившись, выпалил Гусейн. - Говорит, что там мужчины и женщины купаются - все вместе. В одной бане, в одной комнате, все голые, все друг другу спину трут. Все!

Джалил-муаллим чуть не захлебнулся, когда Гусейн водой из кувшина стал смывать с его головы пену.

- Бессовестные, - отдышавшись, сказал Джалил-муаллим. Он был искренне возмущен. - До чего бесстыдство у людей доходит. Таких убивать надо, чтобы другие, помоложе, примера с них не брали. - Заговорив о бесстыдстве, Джалил-муаллим вспоминал о брате и расстроился окончательно. - Тьфу! Нет предела бесстыдству людей!

- Я о другом думаю, - сурово сказал Гусейн, - я думаю, куда их правительство смотрит. Что из их детей получится? Их же всех в тюрьму посадить надо. Только последить, чтобы мужчин отдельно посадили, женщин отдельно. Ты как думаешь, Джалил?

- Горбатого могила исправит. Ты думаешь, им тюрьма поможет? Я точно знаю, таким ничего не поможет. Если у человека совести нет, ему никто и ничего в жизни не поможет. Ты мне поверь! - Он уже н не рад был, что вспомнил о брате, все удовольствие от бани пропало, и даже в висках застучало. И сказать никому нельзя ничего, не станешь ведь о родном брате посторонним людям рассказывать. Позор! А не расскажешь, сердце однажды не выдержит, разорвется на мелкие кусочки. Черная кровь изо рта хлынет, если все время молчать, муку такую в себе носить.

Чайхана была здесь же, во дворе бани. Несмотря на ранний час, почти за всеми столами сидели, а за одним уже играли в нарды. Джалил-муаллим прошел к дальнему столу, у самой стены, по пути коротко кивнув чайханщику. Азиз, сын покойного Мамедали, основавшего в свое время эту чайхану, подошел к нему, почтительно поздоровался, проворно протер мокрой тряпкой " без того чистую поверхность дубового, стола, потемневшую от времени и чая, и поставил перед ним чайник и два стакана с блюдцами, один для Джалил-муаллима, второй на тот случай, если Джалил-муаллим пригласит кого-нибудь подсесть, что он делал очень часто.

Он налил себе стакан крепкого, с красноватым оттенком чая и подумал, что, уходя, надо будет при посетителях поблагодарить Азиза за сегодняшний чай. В прошлое воскресенье чай 6мл явно передержан при заварке на огне, и Джалил-муаллим ушел не совсем: довольным.

А сегодня чай был превосходным. Как всегда, первый стакан он выпил быстра, предварительно слегка остудив его в блюдце, и сразу же ощутил его действие, как будто чай растворил тонкую туманную пелену в голове, между теменной костью и мозгом. И теперь свободно врывались в сознание и казались приятными воспоминания, располагающие к размышлениям под мерный клекот котлов и шелест виноградных листьев над головой. Джалил-муаллим не торопясь пил второй стакан чая. Холодил лоб остывший пот, новые посетители, а приходили в основном соседи и знакомые, непременно здоровались с ним, а он, так же как и полчаса назад в бане, испытывал удовлетворение от жизни, ощущал ее полноту и приятную стабильность н то, что в этой жизни человек он нужный и заметный.

Потом за дальним столом, где играли в нарды, начался спор, и игроки, игнорируя советы соседей, подошли к Джалил-муаллиму и, беспрерывно извиняясь за причиненное беспокойство, попросили его глянуть на доску. Он не торопясь подошел к нардам, мгновенно разрешил спор и рассказал об аналогичном случае, происшедшем с ним в этой же самой чайхане еще при покойном Мамедали. Все с интересом слушали, игроки безропотно согласились с его решением, и это было очень приятно, так же как и то, что изо всех сидящих в чайхане, а большинство считалось опытными нардистами, для разрешения сразу не договариваясь, игроки избрали его. Игра закончилась, и победитель пригласил Джалил-муаллима занять место за нардами, но он отказался. Играть в чайхане он перестал, узнав, что с некоторых вор здесь поигрывают и, на деньги, чего раньше не было. В нарды играл он только в гостях или дома, и партнерами его были только солидные и достойные люди. С ними он позволял себе изредка сыграть и "на интерес" - на мандарины или, например, на дыни, ну в крайнем случае на лотерейные билеты, каждая партия три билета. На деньги же он не играл никогда.