И на восьмой день... - [16]

— Если в Квинане не было преступлений целых полстолетия, — осторожно осведомился Эллери, — значит, последнее преступление произошло здесь пятьдесят лет назад?

— Да.

— Не могли бы вы рассказать мне о нем?

Старик смотрел мимо Эллери на тополь, но словно не видел его.

— Тогда Ткачом был Белиар, он как раз закончил ткать десять полотнищ холста для полок Кладовщика. Но Белиар отрезал от каждого кусок, спрятал десять кусков у себя дома и шил из них себе новую одежду. Кладовщик заметил это, обследовал свои рулоны, обнаружил, что они короче обычных, и спросил об этом Ткача. Белиар промолчал. Тогда Кладовщик доложил мне, а когда Ткач не ответил и на мой вопрос, я сообщил об этом Совету. Время было трудное, и многое приходилось учитывать, но было решено произвести обыск. В присутствии свидетелей Управляющий обыскал дом Ткача и нашел остатки новой ткани под кроватью — глупец даже не сообразил расстаться с ними. Белиар был судим Советом и признан виновным. Его борода была коричневой, а кожа, так как он ткал в основном в сарае, куда не проникало солнце, очень светлой.

Это неожиданное описание заставило Эллери вздрогнуть. Он внимательно посмотрел на старика и подумал, что понял причину. Учитель заново переживал все подробности давнего события.

— Тогда Белиар признался. «Одежду стирают нечасто, — сказал он, — а мне противно носить несвежее. Я взял то, что принадлежит мне по праву, ибо это дело рук моих».

Еретик — единственный за пятьдесят лет!

— Совет признал его виновным, но вынести приговор был не вправе. Этот тяжкий долг лежал на Учителе. Из моих уст Ткач Белиар услышал о наказании за нарушение закона общины. Я объявил, что ему дадут серебряную монету, еду и питье на два дня и отвезут в пустыню, запретив возвращаться под страхом смерти.

Серебряную монету? Упоминание о деньгах в Квинане Эллери услышал впервые.

— Не возвращаться под страхом смерти, Учитель? — переспросил он. — А разве отправка в пустыню с пищей и водой всего на два дня не была равнозначна смертному приговору?

— Возможно. — Окаменевшее лицо старика смягчилось. — Я был слишком слаб, чтобы приговорить Белиара к казни. Такого при мне никогда не случалось.

Он объяснил, что лишь строгое следование законам позволяет общине существовать, а если Белиар нарушил закон, ему нельзя было оставаться в Квинане — здесь не было место тому, чье присутствие постоянно напоминало бы людям о его краже у своих братьев. Отпустить его в мир тоже было невозможно из страха, что он приведет мир к ним. Отсюда наказание пустыней и почти верная смерть.

— Он не пытался вернуться? А его тело? Его нашли?

Старик вздохнул:

— Больше Белиара никогда не видели и не слышали о нем. После его изгнания в пустыню в Квинане не было преступлений.

Он умолк.

Что же стало со светлокожим вором? Бродил ли он по пустыне, пока не упал и не умер от голода и жажды, и его тело не было занесено песками? Либо какой-нибудь индеец или грабитель убил его ради серебряной монеты? Возможно, его нашел какой-нибудь ranchero[34] или же Белиар каким-то чудом добрался до одного из городов на равнине или морском побережье... Это была эпоха мясных и сахарных концернов и каучуковых баронов; в эти дни «грязный маленький трус, который застрелил мистера Хауарда», развлекал посетителей игорного дома в Ледвилле историей о том, как он, Роберт Форд, всадил пулю из кольта 45-го калибра в голову «мистера Хауарда» — Джесси Джеймса[35]; времена, когда каждый городок на Западе окружали лачуги, где торговали скверной выпивкой, а заодно и молодым женским телом... Как долго Белиар и его серебряная монета могли прожить в такой цивилизации? Разве жизнь в саду Эдема подготовила его к ней?

Скорая смерть была бы более милосердной, подумал Эллери. Но старик не мог этого знать.

И с тех пор «в Квинане не было преступлений».

Тут есть о чем подумать!

— Тогда о какой же великой беде написано в Книге? — спросил Эллери.

— Не знаю. Там только сказано, что она придет. — Старик вновь тяжко вздохнул. — До твоего прибытия, Элрой, я думал, что это может быть пожар, наводнение, землетрясение, засуха, нашествие саранчи или страшная болезнь. Но теперь, когда ты заговорил о преступлении... Возможно ли это? Неужели там написано о зле, которое творит человек?

Сердце мое болит, — продолжал Учитель, глядя в темноту. — Ибо я не могу понять, какое грядущее преступление может быть столь страшным, чтобы о нем говорилось в Книге. Какой грех возможен в Квинане? Здесь нет повода для зависти и алчности. Даже кража, подобная той, что совершил Белиар, не может произойти сейчас, ибо кладовые полны плодами наших трудов, поэтому, если человек захочет получить что-либо сверх полагающейся ему доли, он может только попросить и получит это. Ненависть? В Квинане нет ненависти — если бы она была, Учитель знал бы об этом. Прелюбодеяние? В наши дни подобных обвинений ни разу не предъявляли никому среди нас. Клевета? Гордыня? Лжесвидетельство? Говорю тебе, такого не может быть в Квинане, ибо мы повинуемся нашим законам охотно и радостно. Подкуп? Чем можно подкупить меня, Преемника, Управляющего или любого жителя долины и с какой целью? Что имеет один, имеют все. И как не может быть подкупа, так не может быть и вымогательства. Здесь не злоупотребляют властью, не обманывают доверия, а чтобы пробудить в нас гнев, нужно столько времени, что повод для него исчезнет, прежде чем гнев придет. Мне больно, Элрой, что ты считаешь нас способными на преступление.