...И многие не вернулись - [50]

О смерти отца раньше всех узнали наши сельские богатеи. Они послали своих людей, чтобы те убедились, что это действительно его труп. Мама застала их там.

Батя лежал на лугу около Главеева моста. Одна рука была сломана и прижата к телу. Лицо было трудно узнать…

— Это он? — спросили агенты.

Мама разрыдалась.

— Есть у него какие-нибудь особые приметы?

— На правой ноге шрам — когда-то укусила собака…

Тело повернули и увидели шрам. Один из фашистских холуев вытащил нож и ухватился за волосы отца…

Нет! Об этом я не в силах говорить!.. Завязывая мешок со своей «добычей», головорез тогда буркнул: «Его мы больше всего боялись. Теперь он не страшен…»

Во второй половине дня голову отца выставили на площади. Мать, как только вернулась, решила увести нас из села, чтобы я ничего не увидел и чтобы со мной чего-нибудь не случилось из-за этого. Она думала отвести нас к родственникам в Батак.

Так она предполагала, но не сумела меня удержать. Она и не заметила, как я перелез в соседний двор и побежал на площадь.

Возле трактира, по ту сторону площади, стояло человек пять-шесть. Из трактира доносились пьяные голоса фашистских подонков.

Издали лицо бати мне показалось черным, высушенным. Я не мог разглядеть его как следует. У меня сильно застучало в висках…

Вернулся я домой как в бреду. Начался озноб. Меня уложили, накрыли одеялами, но лихорадка не проходила.

К полуночи я потерял сознание… Сколько пролежал в забытьи — не знаю. Очнулся от сильного запаха уксуса. Увидел склонившуюся надо мной мать. Она положила мне на лоб платок, смоченный в уксусе.

На рассвете меня стало поташнивать. Лихорадка снова усилилась, и я опять потерял сознание. Откуда-то издалека до меня смутно донесся мамин голос:

— Ничего, сынок! Крепись… Отец у тебя был настоящий мужчина. Они отрезали ему голову, потому что боялись его, даже мертвого…

Погасли батины глаза, погасли для меня два солнца. Я пытался представить себе их, но мне это никак не удавалось. Пришел я в себя едва к полудню следующего дня…

Этот рассказ Георгия, сына Николы Божанова из Ракитово, я записал давно, когда готовил к печати книгу «Родопские партизаны». Кое-что из записанного тогда вошло в книгу, а кое-что из рассказанного Георгием осталось в виде записей. Сейчас я снова возвращаюсь к ним. Это долг перед всеми детьми, рано повзрослевшими, принявшими на свои хрупкие плечи бремя тревог и мук, которые могли бы сломить и закаленного человека, но дети вынесли их не хуже взрослых.

Георгий — один из них. Его отец погиб 21 апреля 1944 года в тяжелом бою с жандармами, темной ночью подкараулившими нас около Главеева моста. Нас было шестеро, а вооруженных до зубов врагов около двадцати. Почти час мы вели бой и заставили врага отступить.

Тогда я поверил, что люди действительно могут встречать смерть с песней, глядя ей прямо в глаза, потому что верят в великое дело!

ПЕРЕД ТЕМ КАК РАСЦВЕСТИ ЯБЛОНЕВЫМ САДАМ

1

Я помню Велу маленькой. Ее старшая сестра вышла замуж за нашего соседа, и она часто приходила к ней в гости. Появлялась она всегда с младшей сестрой Герой — обе чистенькие, подтянутые, держались всегда за руки. Взор невольно задерживался на их белых накрахмаленных воротничках. Они, наверное, чувствовали на себе наши взгляды, потому что никогда не смотрели по сторонам и старались побыстрее проскользнуть во двор сестры. Мы так привыкли видеть этих девочек вместе, что, встречая их порознь, не сразу могли угадать, кто из них Вела, а кто — Гера.

Позже мы все-таки научились их различать. Вела была более непоседлива, выше Геры и носила очки. У нее выработалась привычка все время поправлять светлую оправу очков, и, возможно, из-за близорукости она слегка вытягивала голову вперед. В ней улавливалось нечто такое, что заставляло нас относиться к ней с уважением…

Над губами у нас уже пробивался пушок, и мы жили мыслью, что наше поколение призвано совершить небывалые революционные дела. Это воодушевляло нас, мы готовили себя к подвигам, опасности нас не пугали, и к мелким житейским заботам мы относились с пренебрежением.

Вела тогда училась в Пазарджике. Там я ее и встречал время от времени. Мне нравился ее звонкий смех. Казалось, что в будущем, за которое мы готовы были бороться, все люди будут такими открытыми, с такой же ясной и доброй душой, как у Велы.

Мы знали, что Вела — член РМС. Однажды она сняла со стены в классе портрет царя и повесила на его место портрет Ботева. И произнесла фразу, которая заставила некоторых позеленеть от злости. После этого авторитет Велы еще больше вырос в наших глазах.

В мрачный октябрьский день нам предстояло ехать в Лыджене. Мы собрались перед зданием вокзала в Пазарджике, веселые, шумные, неугомонные. От крепкого мороза лицо Велы разрумянилось. У меня не хватило денег на билет, и я собирал взаймы у своих одноклассников. У Велы не попросил — ведь я же мужчина… Она догадалась, подошла ко мне и дернула за рукав:

— Это что еще за гордость? На, возьми деньги.

В ответ я пробормотал что-то невнятное.

Мы ехали в одном вагоне. Вела очень возбужденно о чем-то говорила. Но я не запомнил слов. В моей памяти сохранились лишь интонации — голос звучал необыкновенно мелодично, ровное звучание прерывалось только тогда, когда она старалась выделить те или иные слова. Я тогда читал брошюру Марко Марчевского о проблемах любви и брака, однако прислушивался к голосу Велы, поэтому совершенно не мог уловить смысл прочитанного.