...И многие не вернулись - [48]

— Сходи к Ангелу Казакину и скажи ему, чтобы вечером, как стемнеет, приходил к нам. Но скажи так, чтобы никто не услышал!

Я выскочил из дому и помчался к дяде Ангелу. Добежав до общинного управления, у входа увидел полицейского. И сразу сообразил, почему никто не должен слышать, что я скажу Ангелу Казакину, и почему он должен прийти, только когда стемнеет. Мне захотелось вернуться обратно, но я не вернулся. Знал — если вернусь, батя скажет: «У тебя заячье сердце. Не годишься ты ни в воеводы, ни в комиты».

Вечером у нас дома собрались Ангел Казакин, Георгий Туданов и другие. Мама что-то делала во дворе. Борька спал в люльке. Батя похлопал меня по плечу и велел ложиться спать. Я разделся, лег, но не заснул. Понял, что отец и его товарищи собрались для каких-то тайных дел, и это прогнало сон. Я был возбужден, меня охватило неосознанное чувство гордости за батю, мать и за самого себя.

А мама все не возвращалась со двора. Борька спал в люльке, а я ворочался под одеялом, так и не сомкнув глаз. Почему батя не позвал ни родных братьев, ни других родственников? Значит, эти люди, которые сейчас у нас в доме, ему ближе? А если полиция нагрянет?!

Мне стало страшно от этой мысли. Я вскочил с постели, быстро оделся и открыл дверь в комнату, где собрались взрослые. Они прервали разговор и уставились на меня.

— Почему ты встал? — строго спросил отец. — Я же тебе велел ложиться… — Голос его звучал сердито. Брови над переносицей сомкнулись.

Остальные молча поглядывали на отца и на меня. Я смутился, но все-таки продолжал стоять на пороге. Подбородок у меня начал дрожать.

— Попить, что ли, захотелось? — спросил батя уже более ласково и потянулся за кувшином с водой.

— Нет. Я не хочу пить.

— Тогда в чем же дело?

— А вдруг полицейские придут? — выпалил я. — Я выйду во двор и буду караулить.

Все громко рассмеялись. Я еще больше смутился, но упрямо стоял на своем.

— Почему вы смеетесь? Я пойду во двор…

Тогда батя подошел ко мне, обнял и поцеловал. Раньше он никогда не целовал меня.

— Нет, Гошо… Ты еще маленький. Придет и твое время, — сказал он. — Пока твоя помощь не нужна. Иди спи!

Только тогда я догадался, почему мама все еще суетится во дворе. Полицейские не смогли бы нагрянуть незаметно, пока она была там. Я пошел спать.

Когда Гитлер напал на Советский Союз, мне исполнилось приблизительно четырнадцать лет. В начале сентября братья Чолаковы, Чаушевы и еще двое из нашего села убили в Батаке нескольких полицейских и скрылись в горах. С тех пор отец целыми ночами где-то пропадал и очень редко приходил домой. Два-три раза к заметил, что он возвращался после вторых и даже третьих петухов. Так и шла жизнь, пока не настал тот февральский день 1942 года, когда и он ушел в горы…

Кончился последний урок. Раздался звонок, мы вскочили с парт, готовые вот-вот сорваться с места. Я вскинул на плечо сумку с учебниками и тетрадями, подождал, пока выйдет учитель, и выпрыгнул через окно прямо в снежный сугроб.

У нашего дома я заметил человек десять полицейских. Они направлялись к общинному управлению. С ними шли и двое штатских в черных макинтошах и шляпах. Чем-то они напомнили мне гробовщиков.

Мама дожидалась меня во дворе. Она схватила меня за руку и быстро увела в дом, потом плотно прикрыла дверь и, наклонившись ко мне, быстро заговорила:

— Приходили полицейские. Ищут отца… Беги в лес — предупреди его…

Полицейские уже дважды приходили за отцом. А он еще накануне ушел в лес. На сей раз их было много, и они окружили не только наш дом, но и соседние улицы…

— Скажи ему, сынок, что дело серьезное! — продолжала мать с волнением в голосе. — Пусть совсем домой не возвращается…

Я пустился бегом через село и вскоре почувствовал колющую боль в левом боку, да такую сильную, что слезы из глаз брызнули. Когда потом взбирался на холм, чуть сердце из груди не выскочило.

Остановился я, когда добежал до холмов. Шоссе показалось безлюдным, мертвым. Пришлось ждать долго. От холода у меня закоченело тело.

Наконец на шоссе показался отец с двумя лесорубами из Ракитово. Заметив меня, удивился. Нарочно отстал от них, будто бы поправить обувь, и знаком подозвал к себе.

— Зачем ты пришел сюда? Что-нибудь случилось?

— Тебя разыскивает полиция! — выпалил я. — Мама сказала, чтобы ты совсем домой не возвращался… — Я пытался не показать своего страха.

(С тех пор как мы узнали, что отец убит, мама все корила себя за эти слова, они казались ей теперь такими зловещими: ведь это последние слова, которые она передала ему. Надо было сказать что-нибудь другое, пожелать благополучного возвращения.)

Не знаю, ждал ли отец, что его станет искать полиция, но услышанное его не смутило. Только лоб наморщил — задумался.

Он молчал, потирая ладонью загрубевшее от холодного ветра лицо, а я глаз с него не сводил. Мне вдруг захотелось спрятать голову у него на груди и не отрываться, но я не дал воли своему порыву.

Он велел мне вернуться в село, разузнать, арестовали ли кого-нибудь, и принести ему продуктов и его походные ботинки — он купил их еще осенью, но ни разу не надевал.

— Вечером принесешь все на луг в Николчице, — сказал он. — Только смотри в оба, чтобы никто не увидел, куда ты направляешься.