...И многие не вернулись - [41]

— Оставайтесь здесь! — строго приказал он. — Кто-то должен остаться и присмотреть за детьми…

Дядя Илия пошел вслед за отцом и Чолаковыми.

Тетя Недялка ушла в свою комнату. Мама присела к столу, косынка сползла ей на плечи, она хотела ее поправить, но руки бессильно опустились на колени.

Я ничего не понимал, но общая тревога передалась и мне. Мои глаза наполнились слезами. Мама привлекла меня к себе, вытерла лицо, потом сразу поднялась.

— Незачем нам здесь оставаться! — сказала она тете. — Пойдем за ними следом, как будто мы в сад собрались.

Наш сад находился поблизости от того места, где похоронены погибшие во время восстания[18]. Мама и тетя взяли с собой мешки, и мы втроем вышли из дому.

Отца и Георгия Чолакова мы увидели за сеновалом на краю села. Они рассердились, заметив нас. Георгий Чолаков замахал пистолетом, требуя, чтобы мы вернулись домой.

Мама и тетя спрятались в саду, я — с ними. Они были очень озабочены и, казалось, даже забыли обо мне.

Только мы вошли в сад, как на дороге с лесопилки показались полицейские. Тодор Коларов шел впереди них. Георгий Чолаков появился из-за стены старого сеновала и что-то им сказал. Полицейские схватились за свои пистолеты. Раздалось несколько выстрелов. Это стрелял мой отец. Мерджан уткнулся лицом в землю. Один полицейский опустился на колени и поднял руки. Но старший из них выхватил свой пистолет и прицелился в наших. Чолаков набросился на него, схватил за руку и вывернул ее за спину, но и сам лишился возможности стрелять. Они сцепились в схватке. Полицейский орал благим матом. Чолаков крикнул что-то моему отцу. Отец вскочил и бросился ему на помощь. Прозвучали еще два-три выстрела, и старший полицейский свалился на землю. Вскоре после этого прибежали дядя Илия, Никола Чолаков и Петр Марджев. Они собрались вместе и ушли в горы…

Мы оставались в саду ни живы ни мертвы. У меня по подбородку потекла кровь: я прикусил себе язык. Мама обняла меня и запричитала:

— Ой-ой-ой! Батюшки, что же они наделали!.. Ох, что же они натворили…

Садами мы вернулись домой. Бабушка Вана встретила нас на крыльце. В переднике она держала початки кукурузы.

— Где Ангел и Илия?.. Кто это там стрелял? — спросила она.

Мама и тетя Недялка решили не говорить ей всю правду. Из всех нас бабушка особенно любила отца и дядю Илию — своих внуков. Она была дочерью Ивана Божина, одного из руководителей восстания против турок, пережила батакскую резню и смерть всех своих близких. С нами, как нам казалось, она держала себя строго и сурово.

Но разве можно такое скрыть! Бабушка отнеслась к новости довольно спокойно.

— Раз они их прикончили, так, значит, надо было… — сказала она. — Ангел и Илия — крепкие мужики, лес для них что дом родной… На этом же месте их дед Иван порубил несколько человек из шайки Барутанлии. Они тогда пришли как послы от турок, а сами замышляли похитить Ивана…

Осенью я впервые пошел в школу. Нам попалась хорошая учительница, умная и добрая. Я и сейчас вежливо с ней раскланиваюсь.

Однажды утром перед школой меня повстречали двое ребят из старших классов. Один из них, племянник Мерджана, толкнул меня плечом и ударил своей сумкой по ногам. Не знаю, чем он ее набил, но она оказалась очень тяжелой. От удара у меня потемнело в глазах. Я наклонился, чтобы снять башмак, но второй мальчишка схватил меня за рукав и начал ругаться:

— Ты чего толкаешься, партизанское отродье!..

У меня ныла нога. От боли я не мог перевести дух.

— Подними сумку! — сказал дружок мерджановского племянника.

Они ждали, чтобы я подал им сумку, и наслаждались тем унижением, которому меня подвергали. А я весь дрожал, потому что — это я себе могу только сейчас объяснить — унижение труднее перенести, чем физическую боль. Мне так хотелось схватить какой-нибудь камень и разделаться с обидчиками.

— Не подниму! Сами поднимайте…

Мерджановский племянник с маленькими, как у хорька, глазами сделал знак приятелю. Тот схватил меня и снова потребовал, чтобы я поднял сумку.

— Не подниму!

Они пригрозили, что сбросят меня в Старую реку: туда надо бросать всех коммунистов.

Я продолжал сопротивляться. И мне бы несдобровать, если бы не появилась наша учительница. Она сразу поняла, что дело неладно, и поспешила мне на помощь.

— Вы что к нему пристали? Вы же старше, стыдитесь! — отчитала она их и увела меня с собой.

Начался урок, а я никак не мог успокоиться. Учительница приколола к черной доске картинку с кукушкой и начала что-то объяснять. Мы изучали букву «к». Я смотрел на птицу, изо всех сил старался слушать, но не мог сосредоточиться, на глаза наворачивались слезы. Учительница подошла ко мне и спросила:

— Ты кукушку когда-нибудь видел?

Она хотела меня отвлечь от тяжелых мыслей. Я встал и опустил голову.

— Слышал, как она кукует? Что ты можешь сказать о ней? — повторила учительница вопрос.

Другие дети смотрели на меня и ждали, а я стоял с опущенной головой и молчал. Дети оживились. Позади меня кто-то хихикнул. И я вспылил:

— Кукушка кукует — смерть Гитлера чует.

Я выпалил это одним духом, словно опасался, что кто-то может меня перебить, а потом снова замолчал и опустил голову. Почему я это сделал? Теперь-то я понимаю, что это скорее всего была своеобразная реакция на нанесенную мне обиду.