...И многие не вернулись - [40]

Хищник заставил глухонемого сбросить тела мертвых в яму и зарыть, а когда тот кончил, знаками показал ему, что, если он выдаст, где убиты партизаны, тогда и ему не жить. Несчастный застонал и побежал в Батак.

На следующий день в полдень во двор школы пришла Писана с узелком в руке. Она принесла еду для отца и брата. Бакырджия остановил ее. Хотел сказать правду, но так и не нашел в себе силы.

— Их увезли или в Пещеру или в Брацигово, — солгал он.

Но девочку нельзя было обмануть. Она выронила узелок и закрыла ладонями лицо. По щекам ее покатились слезы. Она повернулась и засеменила к дому…

Месяц спустя меня отпустили из казармы. Но мне от этого легче не стало. Из сознания не выходили окровавленные, сброшенные на дно ямы тела, отрезанные головы убитых партизан. Долгое время потом я не мог спать. Стоило лишь закрыть глаза, как меня сразу же захлестывали какие-то мутные потоки и уносили в бурный водоворот Тополницы. Я тонул в этом водовороте, задыхался медленно и мучительно. И сейчас все еще не могу успокоиться. Каких людей погубили! Жестокий народ расплодился…

Этими словами завершил рассказ друг Бакырджии. Он имел в виду Черного капитана и его людей. Жестокие это были люди, алчные к власти и деньгам. Слова о царе и Болгарии не сходили с их уст, но они совершенно не задумывались над тем, что и царь, и их Болгария давно уже были мертвы для народа, опротивели ему, а народ — это не бессловесное животное, которое можно стреножить, и не новомахлевский буковый лес, по которому можно пройтись с топором и мертвым сложить его у дороги. Узловатые корневища пустил он в землю, и горячая, пенистая кровь течет в его жилах, так что никакие кровавые ветры не могут его сломить или уничтожить.

ПОСЛЕ ПЕРВОГО ВЫСТРЕЛА

Каждое село встречало своих партизан — только Батаку некого было встречать. Целый день мы простояли на шоссе неподалеку от села с цветами в руках. Все надеялись, что, может быть, хоть кто-нибудь остался в живых.

Вернулись домой только с наступлением темноты. Некоторые повесили на воротах черный траурный креп. Мама и тетя Недялка спорили: как, говорят, хоронить их, может, они живые. И отправились вместе с другими женщинами расспрашивать в Пещере, Брацигово, Лыджене и других местах.

Ожидая их возвращения, бабушка Вана которую ночь подряд не смыкала глаз. Она сидела на стуле и в каждом шорохе пыталась распознать шаги отца и дяди. В своей морщинистой руке она сжимала большую золотую монету.

— Я ее отдам, — объявила она, — в награду за добрую весть тому, кто первым скажет, что наши герои живы…

На третий день мама и тетя вернулись. Бабушка встала, в глазах ее застыл вопрос.

Мама не знала, что ей сказать. Она хотела, чтобы та сама поняла ее без лишних слов, но бабушка произнесла:

— Да скажи хоть что-нибудь, обмани на худой колец!

Мама ответила:

— Теперь уж без обмана… Нигде никого нет…

Бабушка Вана привалилась к стене, ее не успели поддержать, и она соскользнула на пол. Мама нагнулась над ней, приподняла голову, но бабушка была уже мертва. Я вскрикнул и выскочил во двор. Убежал в сад, бросился на траву и разрыдался…

…Все началось в тот сентябрьский день 1941 года, когда над Батаком раздались первые выстрелы.

Однажды утром мой друг Гошо Гарабитов вызвал меня из дому и предложил пойти на лесопилку за деревянными планками. Из них мы делали клетки для голубей и деревянные мечи. Я захватил кусок хлеба, выкатил тележку на четырех колесиках, и мы пошли вдоль реки.

Проскользнули между штабелями бревен и досок, сваленных у лесопилки, но сторож нас заметил.

— Вот я вас сейчас! — закричал он.

Тогда мы побежали к селу, тележки подпрыгивали за нами. Запыхавшись, мы остановились и спрятались в саду. Затеяли какую-то игру и не заметили, откуда появились полицейские. Их вел Мерджан. Он дал мне подзатыльник, обругал за что-то моего отца, и полицейские пошли дальше, к лесопилке.

Я вернулся домой, хотел пожаловаться на Мерджана, но заметил, что отец чем-то раздражен. В комнате находился и мой брат Георгий, ученик Пещерской гимназии. Они не обратили на меня никакого внимания и продолжали свой разговор. К моему удивлению, они говорили о полицейских. Георгий только что видел их перед домом Стоимена и слышал, что они хотят арестовать Тодора Коларова.

— Они пошли на лесопилку, — вмешался я.

Отец положил сигарету в пепельницу.

— Когда ты их видел?

— Только что… Мы с Гошо Гарабитовым играли в саду недалеко от лесопилки… Они прошли мимо сада.

— А-а-ах! Тодор, наверно, на лесопилке. Они его схватят!.. — проговорил отец, стукнув кулаком по колену.

Он немного подумал, а потом велел моему брату пойти в кофейню.

— Там меня ждут твой дядя Илия, Никола и Георгий Чолаковы. Скажи им, чтобы зашли ко мне.

Через десять минут они пришли и начали оживленно разговаривать. На меня никто не обращал внимания, словно я не существовал. Немного погодя Никола Чолаков повернулся к брату и сказал:

— Беги к Георгию Ванчеву. Скажи ему, что полиция хочет арестовать Тодора Коларова. Мы пойдем туда же, на лесопилку. Пусть Георгий нас догоняет…

Щелкнули предохранители пистолетов. Никола Чолаков сунул в карман гранату, и они пошли. Мама и тетя Недялка догадались, что происходит, и собрались идти за ними, но дядя Илия остановил их.