И грянул бал - [6]

- Слушаю вас, Оленька...

То есть очень остроумно ограничился полумерой.

Петракова прыснула в кулак и придвинулась ко мне так, что я видел опять одни губы. Было в ней что-то, было!.. Я, понятно, в то время еще не знал, что женщина - часть природы, и, должно быть, если бы умел, покраснел бы.

- Вот тебе ключ, - сказала Петракова. - У меня в кабинете бутылка яблочного ликера. Возле ножки стола, за креслом. В общем, найдешь... Принеси, да только нашим смотри не скажи откуда... Посидим еще немного вместе, ага?

- Обязательно посидим! - сказал я, принимая ключ так галантно, как если бы он был от ее квартиры. И успел еще, помню, с нагловатой двусмысленностью подумать - чуть ли даже, кстати, не вслух, - что коллектив и впрямь надо спаивать...

Я с трудом пробрался между танцующими и поехал на лифте к себе на шестой этаж. Кабинет Петраковой находился чуть дальше по коридору, за нашей дверью. Возле лифта, в одном из кресел, предназначенных для курящих, громко храпел спецкор "Последних известий" Аркадий Дмитриевич Стрелков, человек в обычной жизни сугубо интеллигентный, в совершенстве владеющий английским и итальянским языками. В настоящий момент он был выброшен волной праздника на безмолвный померкший берег и лежал, открыв рот, как большая рыба. На полу валялись очки спецкора. Сам не знаю почему, я их ловко поддел ногой, и они улетели в пролет, отозвавшись где-то внизу негромким сухим ударом.

Мягкая ковровая дорожка глушила мои шаги. Повернув направо по коридору, я увидел человека, рвущего на себя дверь нашей комнаты двадцать семь. Это был недавний коллега Кайкина по редакции пропаганды, уроженец города Ростова Яков Сидорович Проханов, с января торчащий у нас в непонятной какой-то, потерявшей свои границы командировке. Вслед за Кайкиным все его так и звали - просто Яшка-ростовец, без всяких отчеств. Увидав меня, он смутился, для порядка дернул еще раз ручку:

- Вот закрылись, понимаешь... Там что делают, а?

- Кто закрылся? - тоном бдительного свекра спросил я.

- Димка Кайкин, понимаешь. С этой вашей дурой, как ее?.. с Судаковой...

- Брось ты, Яша, три к носу, - уверенно сказал я. - Судакова и Кайкин пляшут в холле "тум-балалайку", сам видел. Я ведь только оттуда.

- На диване они пляшут, - сказал ростовец. - Развели тут, понимаешь...

Он дал краткую, но очень точную в своей конкретности оценку факта и удалился. Я нагнулся и из любопытства ощупал мизинцем скважину: ключ был вставлен изнутри...

С той поры, как треклятая судьба сподобила меня взяться за поручение Ольги Борисовны Петраковой, говоря короче, сделала меня тайным ее посланцем, я вообще пребывал, как помню, в состоянии весьма странном, вполне раздвоенном, но уж все, что случилось дальше, поименовать, хоть убейся, нельзя иначе, как сон во сне. Повернув из нашего коридора в другой коридор, поменьше, я пошел по нему, как лунатик по краю крыши, ибо верхняя лампа тут, как видно, перегорела. Закуток освещался лишь слабым светом, падающим из главного коридора. Я был пьян - до какой-то странной и, как выяснилось, неясной мне самому предпоследней блаженной степени, не дающей самой простой возможности четко обозначить себя в пространстве. С полминуты я не мог откровенно вспомнить, кто меня сюда послал и зачем. Очевидно, внешний образ Ольги Борисовны Петраковой просто напрочь вытеснен был в сознании выразительно ярким образом все того же бесправного, а быть может, даже беспочвенного ревнивца Яшки-ростовца, что царапался только что в нашу дверь, как забытая под жутким дождем собака. Мне привиделось, что я должен попасть в редакцию в сей же час, но попасть в редакцию не могу - в силу именно того прискорбного обстоятельства, что за дверью закрылись Кайкин и Судакова. Сколько могут они пробыть там, сам черт не ведал...

Наконец я вспомнил про бутылку, и мне тут же удалось увидеть себя как будто немного со стороны. Оказалось, я стою, уперевшись угрюмым лбом в запертую дверь кабинета своей начальницы. Будто статуя какого-нибудь опального героя в дальнем углу сарая... Дело скверное, думал я. Ежели немедля сейчас не выпью, то все... Лягу здесь вот, где-нибудь на обочине, и буду лежать, как падаль. Пусть меня, кто хошь, поливает грязью из-под копыт, пусть смотрят!

С этой горькой внезапной мыслью я достал из кармана ключ и на ощупь вставил его в замок. Ключ легко повернулся, - я прекрасно чувствовал это. Повернулся раз и другой, но вот тут меня ждал сюрприз, ибо дверь, непонятно почему, оставалась запертой. Я толкнул тогда дверь коленом и, совсем как Яшка-ростовец, стал дергать ее за ручку. Поразмыслив секунду, опять побренчал ключом... Ничего, конечно, не изменилось. Чертова эта дверь стояла твердо, как монолит. Обозлившись, я снова вставлял и упорно поворачивал ключ, как штопор, - безрезультатно... Мне казалось, я чувствую, я вижу сквозь дверь бутылку! Как какая-нибудь Роза Кулешова в экстрасенсном своем припадке (о ней много тогда писали)... Вот же, вот же она, бутылка, стоит за креслом. Возле самой ножки письменного стола!

Тут раздался сзади тихий короткий смешок - я от неожиданности едва не прянул. В полумраке обозначилась Петракова. Приближаясь ко мне, она касалась стены рукой. Сердце прыгнуло у меня в груди, как большая праздная птица, в которую швырнули беззлобно камень.