И это все в меня запало - [11]

Вот несколько строк из записной книжки Марка Твена. Запись эта сделана в 90-х годах, когда создателю "Приключений Тома Сойера" и "Приключений Гекльберри Финна" было уже под шестьдесят:

"Гек приходит домой бог знает откуда. Ему шестьдесят лет, спятил с ума. Воображает, что он все тот же мальчишка, ищет в толпе Тома, Бекки, других. Из скитаний по свету возвращается шестидесятилетний Том, встречается с Геком. Оба разбиты, отчаялись, жизнь не удалась. Все, что они любили, что считали прекрасным, ничего этого уже нет. Умирают".

Детство Тома и Гека в этом трагическом наброске представляется автору не просто половиной их жизни, и даже не только лучшей ее половиной. Оказывается, что если и было в их жизни что-нибудь по-настоящему ценное, так это только детство. Разбитые, раздавленные, усталые шестидесятилетние старики, они вновь воображают себя мальчишками и умирают, отчаявшись вернуть себе себя, ощутив трагическую невозможность возвратиться назад, в те блаженные времена, когда они жили настоящей, полноценной жизнью. Детство оказывается, таким образом, единственной реальностью их бытия. А вся их последующая жизнь - фикция.

Это, конечно, не совсем обычный и, строго говоря, даже ненормальный случай, обнажающий уродство того мира, в котором прожили свою жизнь герои Марка Твена. Но и в самой этой ненормальности, в самой парадоксальности этого случая тоже отразилась определенная закономерность.

Вступая в мир, едва только начиная осознавать себя, человек инстинктивно устанавливает свои взаимоотношения с мирозданием. Он создает в своем воображении свою собственную модель вселенной. И рано или поздно наступает момент, когда эта, созданная его воображением, модель рушится, разбивается вдребезги. Не каждому удается легко пережить это крушение и заново освоиться в той новой, реальной вселенной, в которой ему предстоит жить.

Об одном из таких крушений рассказал Анатоль Франс в своей автобиографической повести "Пьер Нозьер".

Герой этой повести пятилетний Пьер (в нем легко угадывается сам автор) свою первую модель вселенной создал, разглядывая картинки в старинной семейной библии. Фантастические библейские сюжеты на этих картинках были представлены на редкость натурально.

"От изображения земного рая, - с усмешкой пишет Франс, - веяло простодушием голландского пейзажа. Тут были брабантские кони, кролики, поросята, куры, курдючные бараны... На седьмой странице (как сейчас помню ее) изображено было, как в Ноев ковчег грузят парами животных. В моей библии Ноев ковчег представлял собой нечто вроде длинной баржи, на которой возвышался деревянный домик с двускатной крышей. Этот Ноев ковчег напоминал тот, который мне подарили на Новый год и от которого так чудесно пахло смолой".

Любимой игрой маленького Пьера была игра во всемирный потоп. Игрушечный Ноев ковчег, новенький, пачкавший пальцы краской, пахнущий смолой, стоял в глубине стола. Перед ним на столе расставлялись попарно фигурки животных. И вот конь и медведь, слон и олень, баран и лисица длинной вереницей направлялись парами к ковчегу, который должен был спасти их от потопа.

Каждое утро малыш отправлялся со своей старой няней Нанеттой на прогулку по набережной Сены. И там он опять видел свой Ноев ковчег точь-в-точь такой же, как в его старой библии с картинками. Ведь он не сомневался, что плавучая купальня, над которой вился черный дымок, - не что иное, как бывший ковчег; тот, давний потоп кончился, новых потопов больше не предвидится, поэтому ковчег и переделали в купальню.

Так его воображение получило первый толчок. И так сложилось его первое представление об устройстве, масштабах и границах вселенной:

"Вселенная простиралась для меня всего лишь до пределов набережной Малакэ, где я увидел свет... Я доходил до конца улицы Малых Августинцев и был уверен, что вселенная кончается тут..."

Маленький Пьер ни на секунду не сомневался, что эта картина, развернувшаяся в его воображении, полностью соответствует реальному устройству вселенной. Тем не менее он ни с кем не делился этими своими открытиями, в глубине души, как видно, опасаясь подвергнуться насмешкам взрослых. Вероятно, втайне он сознавал, что эта уютная вселенная, созданная его фантазией, не совсем настоящая, что это - что-то вроде игрушки, которую ненароком можно сломать. Но смутное опасение это, хотя оно и притаилось где-то на самом дне его души, странным образом не нарушало его уверенности, что картина мироздания, созданная его воображением, - истинна. Очевидно, объяснялось это тем, что в пятилетнем возрасте человек еще не вполне умеет отделять реальность от игры и игру от реальности. Жизнь в его представлении неотделима от игры. Она сама по себе для него не что иное, как игра.

"Согласно моей системе мироздания, отличавшейся очаровательной непосредственностью, как и первобытные теогонии, земля вокруг моего дома образовала обширный круг. Ежедневно, когда я шел на прогулку и возвращался обратно, мне встречались различные люди, и все они, как мне казалось, играли в какую-то очень сложную и очень занимательную игру: игру в жизнь... Когда из своего окна я наблюдал, как эти крошечные существа движутся по мосту Святых отцов, то принимал их за игрушечных, а не за живых людей и был почти столь же счастлив, как тот сказочный ребенок-великан, который, сидя на горе, играл елями, хижинами, коровами, овцами, пастухами и пастушками.