И это называется будни - [44]

— Это даст не много. — Гребенщиков со скучающим видом повернулся к окну.

— Из суммы малых величин слагаются большие, — сохраняя выдержку, сказал Рудаев. — А вот значительный прирост производства мы получим, когда пустим новый блок на кислородной станции.

— При таком начальнике, как Галаган, не получите.

— Я впервые слышу от вас, что вы им недовольны.

— А вы довольны?

— Он, разумеется, далеко не совершенство, но он предан делу, трудолюбив, изо всех сил старается оправдать свое назначение. И к нему хорошо относятся в цехе.

— Это потому, что он мягкотел.

— Не сказал бы. Он просто доброжелателен. Начальниками цехов, Андрей Леонидович, не рождаются. Приходится какое-то время тянуть за уши, тем более что готового начальника в этот цех нам никто не даст. Знаете, что характерно для Галагана? Он принимает вполне правильные решения, но без чужого совета опасается проводить их в жизнь. Привык к тому, что за него все решали вы.

— А теперь вы…

— Ничего не поделаешь. Ребенка, который приучен ходить на помочах, сразу одного не оставишь. Весь вопрос в том, как скоро удастся отучить от этой привычки.

Гребенщиков постучал концами пальцев по столу, выбивая какой-то усложненный ритм.

— А у вас что, уже есть кандидатура? — испытывающе спросил Рудаев.

— К сожалению, нет. Вы должны бы заметить, что Галаган стал индифферентно воспринимать всякое давление на него.

— В этом, пожалуй, виноваты мы с вами, Андрей Леонидович, — сказал Рудаев, дипломатично отнеся часть вины на свой счет. — Если к человеку применять один и тот же допинг, — а Галагану только и высказывали недовольство, — образуется своего рода иммунитет.

— Этот иммунитет легко разрушить, усилив дозу, — жестко отозвался Гребенщиков.

— Усилить — значит снять? — Взгляд Рудаева скрестился со взглядом Гребенщикова, и в этом безмолвном поединке победа осталась за Рудаевым. — Можно продолжать о перспективах? — осведомился он.

— Пожалуйста.

— На первом конверторе мы начали устанавливать электронно-вычислительную машину.

Гребенщиков рассмеялся как-то вдруг, неожиданно и, собственно, ни с чего. Случалось такое с ним невероятно редко — жесткое лицо Гребенщикова не было приспособлено ни для смеха, ни даже для улыбки, и Рудаев смотрел на него, не скрывая удивления.

— Но ЭВМ, если вы даже видите в ней панацею, завтра не заработает и от бед не спасет, — сказал Гребенщиков придушенно злым голосом.

— Мы же с вами говорим о перспективах, а не о завтрашнем дне. Завтра нас может спасти только удачная конструкция фурмы, что мы и ищем. А внедрение ЭВМ конечно же потребует немало усилий и времени.

— Самое главное не в этом. Кто будет доставлять ей пищу для размышлений? Ведь программистов опытных, да хотя бы и неопытных, днем с огнем не отыщешь. Значит, что получится? Будет стоять ваша красотка, как голодная нищая, ожидая подаяния.

— В заводской стратегии приходится делать такое сальто — начинать с конца. Наличие машины даст возможность требовать программистов. Пока ее нет, мы никакими способами их не получим. — Считая эту тему исчерпанной, Рудаев перешел к другой: — Сейчас мы с Межовским работаем над проблемой вакуумирования стали.

— Для крупнотоннажного производства вакуумирование — дорогостоящая блажь, — отрезал Гребенщиков.

— Но эта блажь резко улучшает качество. Все два миллиона тонн конверторной стали мы, разумеется, через установки не пропустим, но самые ответственные марки обработаем.

— Кто вам утвердил эту тему?

— Директор.

— А почему вы обошли главного инженера?

— Не обошел. Тогда главным был Кононов.

На это резонное замечание Гребенщиков не нашелся что ответить. Снова славировал, повернул разговор.

— Мне кажется, что вас от перспективных дел сильно отвлекает оперативщина. И это потому, что в мартене по существу нет начальника. Вы работаете за Галагана и как будто считаете, что так и полагается.

Только теперь Рудаеву стало понятно, для чего вызвал его Гребенщиков. Перспективные дела были только предлогом для сегодняшнего разговора. Причиной являлось желание как можно быстрее избавиться от Галагана, причем сделать это чужими руками.

— А какой у меня выход? — спросил Рудаев, следуя своему обыкновению выяснять ситуацию напрямую, а не разгадывать ее.

Не очень хотелось Гребенщикову отвечать на этот вопрос, но собеседник не шел навстречу его намекам, пришлось дать конкретное указание.

— Напишите на мое имя докладную записку с точной характеристикой того, как Галаган работает и чего можно от него ждать в ближайшее время.

— Хорошо, такую характеристику я представлю, — пообещал Рудаев и, заслужив поощрительный кивок, добавил: — Только меня крайне удивляет одно обстоятельство. Вы же сами перед уходом из цеха характеризовали Галагана как вполне сформировавшегося начальника цеха. Вы что, переоценили его тогда или так выгодно было?

— Пожалуй, переоценил, — неожиданно признался Гребенщиков. — А если прямее — тут смешалось и то, и другое. И просчет, и расчет. — Придав своему лицу милейшее выражение, доверительно добавил, раскинув руки: — Все мы люди, все человеки…

В приемной Рудаев хотел было сразу же пройти в кабинет к Збандуту, чтобы рассказать об этом разговоре, — чего проще: дверь в дверь, но придержал себя. Роль жалобщика его никак не устраивала, да и жаловаться, по существу, было не на что. Гребенщиков не дал никаких конкретных указаний, которые следовало бы опротестовать, не отменил ничего из того, что намечалось сделать. Ограничился изложением своих соображений по ряду вопросов — и только.