И была любовь в гетто - [16]

После войны Новогродский предстал перед общественным судом: его обвиняли, что он не справился с обязанностями, которые на него возложила организация, направив работать в полицию. Он должен был защищать людей, в особенности тех, кто выполнял задания организации, а не отправлять их в вагоны. Председателем суда был Михал Шульденфрай, а защитником — Маслянко. Новогродский оправдывался, говорил, что отчаялся и потерял надежду на то, что в гетто хоть кто-нибудь может выжить. Поэтому он отказал нам в помощи. Шульденфрай посчитал, что это не оправдание: Новогродский хотя бы не должен был способствовать злу, и лучшее доказательство его вины то, что сам он каким-то образом спасся. Потом Новогродский заявил, что не признает приговора суда. Но слухи об этом разнеслись, и больше его материалов в газету «Роботник»[34] не брали.

Террор в гетто

Как-то ночью в апреле 1942 года в гетто въехали немцы и неожиданно вытащили из квартир 52 человека, которых застрелили на месте, в подъездах их домов. Это было начало акции террора. Потом, вплоть до 22 июля, когда началась Большая акция, они регулярно являлись по ночам, вытаскивали отдельных людей из квартир, убивали их, квартиры опечатывали, а трупы оставляли в незапертом парадном или на улице. Убитыми обычно были люди с громкими фамилиями, принадлежавшие к элите гетто.

Одной из жертв был довоенный владелец известной типографии, некто Скляр. Типография уже не работала — запретили немцы, — но в гетто Скляра хорошо знали. Жил он на Орльей. Однажды ночью за ним пришли, вытащили его из постели, застрелили в подъезде и уехали.

Дома номер 20 и 22 по Хлодной были в приличном состоянии, не разрушенные. Там, в частности, жил Черняков[35] (в доме 22) и один антиквар (в доме 20), которого убили вместе с хирургом, делавшим ему операцию, — тот специально пришел с арийской стороны, чтобы этого антиквара прооперировать.

Раньше немцы в принципе не заглядывали в гетто ночью, да и днем редко появлялись, разве что когда сопровождали заключенных в тюрьму на улице Павяк. Тогда они въезжали в ворота на углу Желязной и Лешно и мчались по узкой, забитой народом Кармелицкой к тюрьме, налево и направо раздавая удары плетями и даже стреляя в тех, кто не успевал убежать достаточно быстро. Когда в гетто начались ночные убийства, пошли разные толки. Все думали и гадали, каковы могут быть причины этих убийств и почему жертвами становятся те, а не иные люди. Я считаю, немцы просто хотели показать, что никто не должен чувствовать себя в безопасности, что репрессии касаются всех без исключения, а не только бедных и беспомощных, что безопасность себе купить никто не сможет.

Дальняя родственница Тоси

Однажды на ступеньки перед больницей села девушка лет восемнадцати или девятнадцати. Лицо ее, пожалуй, можно было даже назвать красивым, но в целом она была какая-то несуразная, и движения у нее были некоординированные. Она спросила доктора Голиборскую. Когда Тося пришла, девушка сказала, что она ее родственница, что отец у нее погиб на войне, а мать недавно умерла. Она осталась одна и просит Тосю помочь ей найти работу или подсказать какой-нибудь способ, чтобы выжить. Тося, которая заведовала больничной лабораторией, придумала, что выучит девушку на лаборантку. «Будешь получать питание и пару грошей, а спать тебе придется в большом библиотечном зале, потому что нигде больше нет места».

Несколько дней Тосина родственница присматривалась, как работают лаборантки, а потом ей велели сделать то же самое. Но тут оказалось, что у нее обе руки — левые: за что ни возьмется, ничего не получается. Тогда ее поставили мыть посуду. Через неделю всем стало ясно, что новая лаборантка посуду не моет, а бьет. Что тут можно было сделать? Для мытья ей остался только пол — ни к чему другому подпускать ее было нельзя, чтоб не испортила.

В больнице крутился один паренек. Он у нас не работал — наверно, тоже был чьим-то родственником. Как-то они столковались и целые дни стали проводить вместе. Никто ничего не замечал, но вдруг мы увидели, что девушка уже сильно беременна.

Между тем началась акция. Первая акция по депортации. Когда, после закрытия малого гетто, забирали сотрудников больницы, эта недотепа, конечно же, первая попала в колонну. Ее парень был где-то в городе. Узнав об этом, он побежал следом за колонной. Отыскал девушку, присоединился к ней, и дальше они пошли вместе. По Заменгофа дошли до угла улицы Ставки. Там, где колонна сворачивала к воротам Умшлагплац, им заступил дорогу эстонец из войсковой части, окружившей гетто снаружи, и нацелил винтовку ей в живот. Эстонцы в этой команде всегда были ужасно перепуганные, поскольку абсолютно не понимали, что происходит вокруг. Парень вытянул руку и заслонил ладонью живот своей девушки, и тогда эстонец выстрелил. Отстрелил пареньку кисть. Тот как-то умудрился другой рукой ее придерживать, чтобы кровь меньше лилась, а как выглядел живот девушки с уже сформировавшимся ребенком, не буду тебе рассказывать. Она умерла на месте, на улице. А его забрали в больничную амбулаторию, находившуюся, разумеется, на Умшлагплац. Там его перевязали и, как делали со всеми ранеными, на «скорой» отвезли обратно в гетто.