...И белые тени в лесу - [23]

Вдруг я почувствовала, что за мной наблюдают: два запотевших стеклышка очков уставились прямо на меня.

Я быстро опустила глаза и зашуршала газетой.

– Газета, похоже, не слишком вас занимает, – послышался надтреснутый, ироничный голос.

– С чего вы взяли?

– Иначе бы вы не пытались подглядеть, что я читаю. Чтобы удовлетворить ваше любопытство, скажу, что эта книга – «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше. Она требует исключительно вдумчивого чтения, а вот вы мне мешаете.

Я остолбенела. Этот тип сидел в углу, выпрямившись, как палка, и глазел на меня сквозь очки. Я не могла видеть его глаз, но чувствовала, с какой злобой и насмешкой он на меня смотрит; какая снисходительность, какое сознание собственного превосходства слышалось в его голосе! И голос у него какой-то петушиный. Он, должно быть, ломался, и молодой человек старался это скрыть. Говорил он с напряжением. Зато сколько глупости, сколько апломба! В эту минуту я его ненавидела – но молчала. Если бы мне достало смелости, я бы не постеснялась пустить в ход руки и вышвырнула его вон. Стиснув зубы, я продолжала яростно листать газету.

– Не могли бы вы листать потише, сделайте одолжение!

Ну, это уж слишком! Я собралась и проговорила как можно жестче:

– Если вы так чувствительны, то я бы советовала вам перейти в другое купе. В поезде достаточно места.

– Возможно. Но мне удобно и здесь.

Я чуть не подавилась от злости, но взяла себя в руки и, заговорив вновь, с удовольствием отметила, что голос мой звучит очень холодно:

– Должна вас предупредить, что в этом купе я еду вместе с сестрой. Она больна и сейчас вышла. Но скоро моя сестра вернется. Мы будем разговаривать друг с другом, иными словами – шуметь, и тем самым нарушим ваш покой. Поэтому я советую вам перебраться в другое место. Для вашего же блага.

Я взяла тот же поучительный тон, в котором говорил молодой человек, и обращалась к нему как к ребенку, которого надо образумить. Но это не возымело действия.

– Не понимаю, почему я должен уходить из-за того, что ваша сестра скоро вернется.

– Ну так вы это поймете! У нее особый дар – объясняться с такими, как вы!

Он презрительно рассмеялся. Но меня это ничуть не задело. Пусть мне не удалось его выставить, но испугать меня он не смог. Я считала, что держалась достойно, и жалела, что Каролина меня не видит. Тогда бы она поняла, что я сделала все, что было возможно.

Я продолжала листать газету. Молодой человек начал барабанить указательным пальцем по обложке книги – быстро, словно дятел.

– Вы мешаете мне своим стуком! – сказала я.

– Но, милая фрекен…

Его голос возвысился до фальцета и стал скрипучим. От этого молодой человек, безусловно, несколько потерял в значительности, которая явно составляла предмет его особой заботы. Я незаметно улыбнулась: хозяйкой положения была я.

– Милая фрекен… кем вы, собственно, себя считаете? – проскрипел он.

– Об этом можете не беспокоиться! Проблем с идентичностью у меня нет.

Я гордилась своим ответом: он был достоин Каролины, – и я горячо желала, чтобы в эту минуту она была здесь.

– Ах, вот как. В таком случае, кем же вы считаете меня?

– А уж это, знаете ли, меня точно не беспокоит.

– Я это вижу! – воскликнул он своим жалобным голосом и тряхнул головой. – Но вы, может быть, отнесетесь ко мне с большим уважением, когда узнаете, что впереди меня ждет очень ответственное дело. Можно сказать, миссия. И сейчас я пытаюсь к ней приготовиться. Я чувствителен по натуре, и не моя вина, что я легко сбиваюсь, если мне мешают в то время, как я пытаюсь проникнуть в одно из величайших бессмертных философских сочинений… а вы сидите и нарочно шуршите своей газетенкой, лишь бы меня помучить.

При этих словах у меня под сердцем неприятно кольнуло. Меня охватило дурное предчувствие, и я не смогла ничего ответить. А он продолжал:

– Вы ничего не знаете… а между тем двое несчастных детей, живущих в одиноком замке и отрезанных от мира, жаждут встретить родную человеческую душу. И вот я призван, чтобы насытить их страждущие умы знаниями…

Я чувствовала, что бледнею. Какое страшное несчастье! Передо мной был не кто иной, как юноша, которого пригласили в замок вместе с нами. И хозяева, конечно, устроили так, чтобы мы приехали одним поездом и чтобы они могли забрать нас со станции вместе.

А как славно все начиналось… Меня охватила такая дрожь, что газета запрыгала у меня на коленях. И даже Каролины не было со мной рядом! Куда же она подевалась?

В эту минуту раздался громкий хохот.

Захватчик вскочил со своего места, сорвал очки и пластырь, тряхнул головой, разлохматив приглаженные волосы, и принялся скакать на одном месте.

Я смотрела на него и не могла пошевелиться.

Каролина! Это же Каролина!

Она словно помешалась от радости: обнимала и целовала меня в нос, в щеки, в лоб.

– Ты не узнала меня. Ты ничего не заподозрила! Я выдержала испытание! Все будет великолепно. Это замечательно! Замечательно!

Она не сразу заметила, что я оставалась неподвижной. Я сидела, словно оглушенная, не в силах радоваться вместе с ней. В голове у меня стало тихо, я сидела, уставившись на очки с толстыми стеклами, которые Каролина бросила на сиденье напротив меня, и не могла понять, что случилось. Лишь постепенно стало ясно, что меня обманули. Я изумленно глядела на Каролину.