Хьюстон, у нас проблема - [8]

Зовут это чудовище Гераклом (Господи Боже!) – разумеется, в честь Геракла и потому, что матушка моя – большая поклонница всего греческого.

– Ты знаешь, что я никогда не относилась к тем особам, что ищут оригинальности, но у такой собаченьки должно же быть оригинальное имя, ты не находишь?

Я не находил.

Я только молчал и кивал согласно головой, наученный уже горьким опытом за годы общения с матушкой.

Ведь я знаю, что она спрашивает совсем не для того, чтобы услышать твое мнение, – она спрашивает так, как спрашивают женщины.

Она говорит сама с собой, притворяясь при этом, что говорит со мной, а на самом деле говорит, чтобы услышать свой голос, поэтому ей недостаточно задать свой вопрос – она и ответит на него сама, чтобы убедиться, что пока еще может говорить.

А если она может говорить – значит, она еще жива.

Матушка моя с этой и многих других сторон похожа на всех женщин.

Имя Геракл было одним из многочисленных вариантов, которые она в моем присутствии обдумывала, какие-то одобряла, какие-то отбрасывала, выдумывала новые, периодически осведомлялась у меня, не нахожу ли я чего-то там, я кивал согласно головой, а она продолжала поиски подходящего.

Зевс, Буш, Генерал, Арни, Доллар, Обломов (матушка любила русскую литературу), Аврелий, Колумб (хотя матушка и считала, что Америку он зря открыл), Тадеуш (в честь Костюшки) и так далее.

Я голосовал за Лярву, но мысленно, само собой.

Я научился ладить с матушкой, часто навещаю ее: когда привожу белье стирать и когда забираю. С уходом Марты получается минимум раз в неделю.

В конце концов она остановилась на Геракле, потому что:

– Ты знаешь, я никогда не была слишком чувствительной, но этот песик – он такой малюлюсенький и такой умнюсенький, моя собачечка, умничка, умнюшечка, любимка мой! – И мать бросилась целовать и облизывать этого мерзкого Геракла, который, разумеется, тут же ее полюбил в ответ.

В свете того, что рассказывает матушка знакомым о Геракле, я теперь очень выпукло представляю себе, что именно и как она могла рассказывать о новорожденном мне, хотя тогда она, конечно, была помоложе и более сдержанна, надеюсь.

Иногда она теряет связь с реальностью, и мир становится для нее очень враждебным.

– Ты только представь себе, дорогой, – говорит она, удобно устроившись в кресле и беря на колени это живое свидетельство наличия чувства юмора у Бога (то есть Геракла), – стояла я тут в магазине, знаешь в каком?

Я киваю головой.

– Не в том, в каком ты думаешь…

Интересно, откуда маменька знает, о каком именно магазине я сейчас думаю? Я вообще не думаю ни о каком магазине, а просто киваю головой из вежливости.

– …ну, то есть не в том, где пани Галинка, она, бедняжка, умерла ведь, ну так ничего удивительного – с таким-то мужем! Тут лучше умереть. Не то что твой отец, который, упокой, Господи, его светлую душу, был человеком высокого полета, какое счастье, что он не дожил до сегодняшнего дня и не видит, как его сын все не может найти себе места в жизни…

Тут я выключаюсь совсем, я овладел этим мастерством в совершенстве: смотрю на мать со всем вниманием – и не вижу, не слышу ее, а думаю – если передвинуть это кресло под окно, то солнце сейчас высветлило бы ей волосы, она носит кок, никто из знакомых мне женщин сегодня не носит кок, и если ее снять вот так, как Собочинский, то вышел бы неплохой кадр из прошлого…

– …И стою я спокойно, и тут вдруг какая-то старуха за мной начинает орать: пани, быстрее покупайте, люди ждут! А ты ведь понимаешь, что Гераклик с жилами не кушает, правда, лапулечка моя? Я притворяюсь, что не слышу, и прошу, чтобы мне отрезали от другого кусочка, потому что это для собаки, которая только это и кушает, поэтому разве можно дать ей плохой кусочек? А она это услышала – и чуть наизнанку не вывернулась от злости! «Людям есть нечего, а она пса вырезкой кормит!» Ты меня вообще слушаешь?

Не вышло!

Не удалось ей меня поймать, а вообще у нее есть такая гадкая привычка: она говорит, говорит, а потом ни с того ни с сего, когда ты уже почти уснул, убаюканный ее монотонным голосом, вдруг задает этот вопрос.

Но в этот раз у нее не вышло!

Годы тренировки!

– Мама! Ну ведь и так ясно, что слушаю. Я надеюсь, ты ей как следует ответила?

– Ты же знаешь, я никогда… – начинает она совершенно новое предложение, – никогда не бываю агрессивной и ненавижу хамство, но тут уж я на пороге повернулась с достоинством и сказала: «А у вас пусть по случаю выходных торуньская колбаса поперек горла встанет!» – потому что она ведь торуньскую покупала. Сказала – и вышла. Ты только представь себе, до чего же люди охамели!

Я представляю себе. Мне и представлять-то особо не нужно.

Вот такова моя матушка – если вкратце.

А еще у нее есть брат.

У многих людей есть дядюшки. И в самом факте его наличия нет ничего плохого, но брат матушки является моим крестным отцом, в чем тоже нет ничего странного и удивительного, по сути. Вот только у меня из-за него до сих пор проблемы.

Мои предки спорили о том, как меня назвать, аж до самого моего появления на свет, да и после этого грандиозного события не могли договориться. Я знаю, что они всерьез рассматривали такие имена, как Иовиниан, Иосафат, Иона и Иокаста. Иуду они пропустили – не знаю, почему.