— Ох, дела… — Гоша стонал. — Как они живут здесь?
— Глотни пивка, полегчает. На тебе ружье, только осторожно. Щас утки пойдут.
— Какие утки, на хер. Здесь одни крокодилы.
— Сам ты крокодил, сиди тихо….
— Смотри, точно, крокодил полетел! Крокодил Гена, бля, режьте меня! Режьте!
— Ты чего, обкурился, что ли, — сплюнул Димок, но, посмотрев наверх, только и смог протянуть «Йокола мене».
— Бери, бери его.
— Куда, куда, правее целься.
— Уйдет… Смотри как вильнул, сука!
— От меня не уйдешь, знаешь, каких я козлов клал?
— Попал! Попал, смотри, как он ногами дрыгает!
Хвостов начал падать в озеро.
— Ээх, люди, твою мать! — он погрозил стрелявшим кулаком. Вспомнил! Я все вспомнил! Под ним струя светлей лазури Над ним луч солнца золотой А он мятежный просит бури!
И Олег Иванович рухнул в озеро, подняв фонтан брызг.
— Как будто в бурях есть покой — он наглотался мутной, теплой воды, и на поверхности наступила тишина.
14.
До вылета самолета оставалось около часа.
— Ну их на хер, эти сафари. — Гоша судорожно скривился. — Как вспомню, что мы Карлсона этого замочили… С души воротит.
— Да ладно тебе нудить, неплохо отдохнули. Ты возьми, коньячку выпей, полегчает. — Димок поморщился.
— Слушай, Димок, а может это ангел был?
— Скажешь тоже, ангел. Привиделось нам все это, вот чего. Потому что в этом климате пить нельзя. Организм не перерабатывает.
— А все-таки летун этот какую-то молитву читал. Знакомое что-то. Вспомнил! Вспомнил! — лицо Гоши озарилось. — Это Пугачиха пела!
— Совсем у тебя мозги от жары размякли, Гоша. Ты еще, бля, скажи, что этот крокодил Пушкина читал.
— Лермонтова, молодые люди, Лермонтова, — произнес странного вида мужчина с расцарапанным лицом, и в этот момент у Гоши начался нервный тик, который преследовал его всю последующую жизнь.
15.
Хвостов никому не рассказывал про то, как удалось ему выбраться из Африки и заработать денег. Он перевел приличные суммы детям и матери, купил себе домик в деревне и повел замкнутый образ жизни. Дом был полон книг, вечерами за занавесками горел свет, и можно было разглядеть хозяина, ходившего по комнате с чашкой чая и книгой в руках.
Только изредка, в полнолуние, Хвостов начинал нервничать. Он выходил в огород, смотрел на небо, и улетал. Он подолгу летал над ночным водохранилищем, окунался в густую траву, которой заросли окрестные поля, он проносился метеором над окрестными деревушками, исполняя фигуры высшего пилотажа, приводящие собак в состояние захлебывающейся истерики.
В эти ночи у Хвостова было лицо абсолютно счастливого человека.
