Хватит ныть. Начни просить - [37]
Однажды я наткнулась на старый дом на окраине города, из которого сделали небольшой магазинчик, в котором продавали пианино. Там бродили всего несколько покупателей, замкнутый с виду симпатичный парень присматривал за публикой. Я села за один рояль и начала громко играть Бетховена, а потом одну из моих песен. Я закрыла глаза и слушала, ощущала сопротивление клавиш, долбила по ним как маньяк.
Парень любезно подошел ко мне. Я перестала играть.
– Мисс? Здравствуйте. Мне очень жаль, но мне придется… попросить вас покинуть магазин.
Задержав дыхание, я встала, взяла свою сумку и вышла из магазина к своей машине, и прежде чем я смогла обдумать то, что сейчас произошло, я расплакалась. Он посчитал меня мошенницей.
Я приехала домой и в слезах открыла свой блог. Я выплеснула наружу эту историю моей маленькой аудитории, рассказала, что чувствовала злость и стыд, и насколько это было ужасно и неловко. Я написала название магазина и адрес и была не против того, чтобы фанаты написали этому парню несколько писем, если они захотят.
И только на следующий день, когда я прочитала несколько писем поклонников, которые рассказали, что написали письма протеста в магазин, я поняла всю тяжесть, глупость – подлость – своего поступка.
Я представила растущую стопку язвительных писем на столе этого бедного парня, который зарабатывает на жизнь благодаря своему маленькому магазинчику.
Конечно, он не должен был вышвыривать меня из магазина, но я поступила еще хуже. А самое худшее – это то, что я использовала фанатов в качестве оружия массового поражения. Устыдившись своего поведения, я зашла в блог, удалила название магазина и его адрес и написала последующий пост, в котором призналась, что было глупой дивой, которая повела себя как неуверенный в себе подросток. Потом я молилась, чтобы бедного парня оставили в покое. Какое-то время я боялась проезжать мимо той улицы.
Я вкусила силу жестокости. И это было отвратительно.
Все же ранние письма были наполнены любовью, не ненавистью, и я начала переписываться с сотнями фанатов. У меня было такое чувство, что у меня было нескончаемое количество друзей по перу, но, в конце концов, я почувствовала отчаяние, когда спустя несколько лет поняла, что количество приходящих писем возросло до такой степени, что я больше не могла отвечать на все. Из-за этого я чувствовала себя плохим другом.
Иногда я листала письма от фанатов, чтобы ободриться, чтобы почувствовать себя полезной миру, когда я впадала в депрессию. Написание песен не приносило немедленного удовлетворения, а вот чтение и ответы на письма приносили. В письмах были повторяющиеся темы: несчастье, изнасилование, личностный кризис, самобичевание, мысли о самоубийстве. Я отвечала настолько искренне, насколько могла: «Я надеюсь, что родители в итоге поймут тебя. Будь сильным. Я знаю, что ты чувствуешь, я проходила через это. Со временем все наладится. Я с радостью рекомендую тебе несколько книг о Буддизме. Нет, я не всегда была бесстрашной… я долго боялась исполнять свою музыку».
Во время одной такой сессии ответов на письма, я получила записку от поэтичной, немного эксцентричной восемнадцатилетней девушки по имени Кейси, которая писала из больницы Бостона. У нее был рак яичника, и ее поместили в детское отделение, где она была самой взрослой пациенткой, и ей было тяжело смотреть на страдающих детей. Знакомство с родителями было самым тяжелым, рассказывала она. Она знакомилась с ними, они становились друзьями, а потом она видела, как на их глазах умирают их дети. После обмена несколькими письмами, я вернулась в Бостон после гастролей на западном побережье. Еще не распаковав чемоданы, я открыла письмо от нее и долго смотрела в экран.
Она никогда не просила меня навестить ее. Но я села в машину, радостная, что мне можно не распаковывать вещи и отложить реальную жизнь до полудня. Я узнала номер ее палаты в приемном отделении и направилась туда. Я постучала в дверь, открыла ее мать. Она начала часто моргать глазами, потому что она знала мое лицо из флаеров с концерта The Dresden Dolls, которые Кейси развесила на стене палаты.
– Подождите, – прошептала она. Она юркнула обратно за штору, и я услышала визг.
Это была Кейси. На ней был парик из-за химиотерапии. Я просидела с ней около часа, мы обсудили то, на чем закончилась наша переписка. Она показала мне воодушевляющие рисунки на ее стекле, чтобы дети в другом отделении по ту сторону двора могли видеть их.
Она не умерла. Мы продолжали переписываться. И постепенно она стала моим близким другом. После ее выздоровления она приходила на наши концерты и делала красивые рисунки мелом на тротуаре около клубов. Потом она поступила в колледж искусств. А потом я спросила, не нужно ли ей жилье.
Сейчас ей 27, она художница с одним яичником, правым, она моя соседка в the Cloud Club вот уже пять лет. Ли приносит ей столько стопок бумаги, что она не может все их использовать. Как-то у нее была рыбка, которую она назвала Левый яичник. Потом эта рыбка умерла и она назвала свою новую рыбку Все.
Когда я была в разъездах, я писала ей:
– Как дела?
