Хвала и слава. Том 2 - [11]

— А ей это было так важно?

— Ты знаешь, мне кажется, что им действительно важно спасение душ всех этих…

— А почему она не постриглась?

— Не знаю.

— Столько лет послушницей…

— Всем послушная послушница, — усмехнулся Януш.

— Ты циник.

— Знаю. Просто глупый каламбур. Но я действительно в отчаянии. Ведь она же из-за меня покинула этот монастырь…

— А что ты ей сказал?

— Ничего. Право же, ничего.

— Ты сказал ей, что любишь ее?

— Что ты выдумываешь! Просто мое появление пробудило в ней волю к жизни. Вот она и бросила все.

— Так что же, отошлешь ее сейчас в Париж?

— Никому она там не нужна.

— Как-нибудь устроится.

— Ты представляешь себе Париж для такой вот, которая возвращается… Нет более жестокого города.

— Ну и что же?

— Если бы не этот проклятый гитлеризм! Года два-три назад Берлин был бы для нее то, что надо. А теперь об этом не может быть и речи.

— Так как же?

— Дадим ей эту тысячу долларов, и пусть делает что хочет.

— А что мы скажем ей? Откуда эти доллары?

— Что-нибудь придумаем. Только пусть уезжает.

Эдгар потушил сигарету в высокой пепельнице. Похоже было, что он боится взглянуть на Януша и сознательно отводит взгляд. И все же не выдержал, взглянул на приятеля и сказал;

— Януш, ты подумай…

Но тут раздался звонок, надо было возвращаться в зал.

Они сразу же вошли в этот причудливый, сталактитовый мир «Поэмы экстаза», наполненный теплым туманом. Их оплели лианы мотивов, вьющиеся между холодных колонн и огней. Теснилась зеленая листва оркестровых красок, и животное дыхание, и одышка засурдиненных труб. Вся эта прозрачная и зеленая, как морская вода, волна вознеслась раз-другой, чтобы рассыпаться пеной причудливых звуков, чтобы наконец достигнуть самого предела — какого-то неопределенного многоголосого крика, в котором стерлась окраска всех инструментов.

Когда поэма окончилась, Эдгар повернулся к своим спутникам.

— А все-таки это отлично сделано.

Но слова замерли у него на губах. Поза Ариадны была полна напряжения, и глаза выражали ужас, а вместе с тем какое-то возвращение на землю.

«Так, наверное, выглядит пилот, который идет на посадку, побывав на высоте двадцати тысяч метров», — подумал Эдгар.

— Искусство все-таки должно иметь свои границы, — сказала, не двигаясь с места, Ариадна, — чтобы оно не переставало быть искусством.

Люди вокруг хлопали, выходили, а Ариадна с Янушем так и стояли столбами. Когда наконец они направились к выходу, Эдгар тихо спросил Януша:

— Когда мы скажем ей о деньгах?

— Погоди. Я скажу ей завтра.

Перед театром, на Ларго Арджентина, они остановились возле трех небольших храмов, в глубоком котловане, раскопанном в центре площади. Возле них росли деревья и рыскали одичавшие коты, которые пробиралась понизу, сбегались и дико орали друг на друга. Ариадна долго приглядывалась к ним.

— Животные счастливые, — сказала она, — они не знают, что такое «Поэма экстаза».

Януш иронически улыбнулся.

— Всегда ты, Ариадна, там, где пафос. Я уже отвык от этого.

Уговорились встретиться завтра в вилле Боргезе, в музее.

Без всякого удовольствия осматривали они все эти достопримечательности. Голые женщины, будь то Даная или Паолина Боргезе, не производили на них впечатления. Усталые и потухшие, вышли они из дворца и отправились бродить по парку. Настроение это явно исходило от Ариадны. Внешне спокойные, шли они дорогой, ведущей от виллы Боргезе к Монте-Пинчио. Эдгар уже не в состоянии был выносить напряженной атмосферы. Януш поглядывал на него с беспокойством, как будто не он знал о приговоре, вынесенном Эдгару, а, наоборот, от Эдгара зависела его, Януша, жизнь.

Эдгар глядел перед собой, чуточку щурясь от солнечных бликов, которые вспыхивали на стеклах быстро мчащихся им навстречу автомобилей. В прищуре этом заметна была усталость и легкое раздражение.

— А вы знаете, — сказал вдруг он, — дня через два-три я возвращаюсь в Варшаву. Из консерватории пишут… — Эта выдумка понадобилась ему как оправдание.

— И что же ты там будешь делать?

— То же, что и всегда. Преподавать.

— В Варшаве ты должен немедленно сходить к врачу, — сказала Ариадна, поднимая на него тревожный взгляд. — Немедленно…

Эдгар взял ее за руку.

— Не тревожься за меня, — тихо произнес он. — Я и так знаю, что со мной.

Ариадна резко вырвала руку и свернула на газон.

— Куда ты? — воскликнул Януш. — Нельзя топтать траву!

— «Нельзя топтать траву»! — передразнила его Ариадна и затопала ногами. — Какие вы послушные ученики! Школяры несчастные! Надоели вы мне с вашей благовоспитанностью. Графья! Полячишки паршивые!

Януш вскипел.

— Замолчи! — закричал он, пытаясь схватить ее за руку. — Идем!

— Слушать тебя не желаю! — кричала Ариадна.

И побежала по лужайке вниз, где в лощинке виднелись какие-то кустики, высаженные, видимо, специально для ночных оказий. Эдгар с Янушем быстро направились туда же по газону и вскоре наткнулись на нее: она сидела за кустами на мокрой траве и плакала, как ребенок. Оба нагнулись к ней. Кусты и лощинка скрывали их от публики, снующей по аллее, и от строгих блюстителей порядка. Впрочем, все трое были уже в таком состоянии, что ни на что не обращали внимания. Ариадна громко всхлипывала и закрывала лицо платком. Накрашенные брови и ресницы размазались. Выглядела она некрасивой. Но Янушу стало жаль ее, и он, сев рядом, стал гладить ее по плечу.