Хвала и слава. Том 1 - [214]

— Кажется, это какие-то певцы, — сказала Фанни Наумовна.

— Как? Певцы?

— Да. Эти ребятишки, кажется, поют — так сказал мне официант. — Несмотря на определенный опыт, Фанни Наумовна не заметила, как оба столика обменялись взглядами. Подозвав официанта, она заказала еще мороженого. Януш высказал опасение, что это затянется.

— Может быть, лучше не надо?

— Почему? Здесь очень хорошее мороженое, — простодушно заметила Фанни Наумовна.

Они съели мороженое и выпили кофе. Януш чувствовал на себе взгляд тучного военного. Опасаясь, как бы не взглянуть в ту сторону, и делая вид, что всецело поглощен разговором с Фанни Наумовной, он встал из-за столика. В глазах молодой женщины он прочитал испуг — она явно не понимала, чем объяснить оживление и подчеркнутое внимание Януша. Но вот наконец они спустились с террасы. Януш не оглянулся. Да и зачем было оглядываться? Стоило ему очутиться в своем душном гостиничном номере и сомкнуть глаза, как он сразу увидел тучного военного, который не сводил с него глаз, и хорошеньких детей, капризничавших за столом. Хоть он и не хотел в этом признаться, но мальчик каждым жестом, каждым своим движением, особенно когда он влез на стул и стал есть мороженое, напоминал ему Ариадну.

Он приехал в Одессу, чтобы воссоздать ее образ, припомнить улицу, по которой приходил к ней, дом, в котором познакомился с нею. И не нашел ни дома, ни улицы. Все было совершенно другим и совершенно чужим. Только вот мальчик, сидевший на корточках на стуле, этот ребенок с мужским личиком, худенький подросток, подстриженный так, как была подстрижена в Париже Ариадна, был живой, молодой Ариадной. Это было настолько неожиданным, что он сам удивился, как у него еще хватило сил там, за столом, разговаривать с Фанни Наумовной, пить вино, есть мороженое и не ответить Володе даже неуловимым движением ресниц на его жест, призывающий к молчанию.

И вместе с тем он был зол на себя. Вот до чего уж свыкся с «хорошим воспитанием»! Сердце твое раздирают такие сильные чувства, а ты таишь их, ничем не выдаешь. А ведь сердце било молотом, он неожиданно почувствовал себя молодым, иным, возродившимся, и все-таки ни одно из этих чувств не вырвалось наружу.

Что же делать? Теперь все. Можно возвращаться в Варшаву. Сходство племянника с Ариадной все разъяснило. Всегда, везде — только Ариадна. Но та, былая Ариадна, в претенциозном платье, с искусственным жемчугом, та, первая Ариадна, та Ариадна из стихов Блока — та, которой уже не существует, которая давно исчезла и уже никоим образом не может явиться вновь.

Он заснул, и снилась ему Зося. Он знал, что она умерла, но она была живая и разговаривала с ним, сидя на диване в Коморове. Она закидывала голову, как делала это при жизни, когда смеялась и была весела. Смеялась звонко-звонко, потом вдруг перестала смеяться, взяла Януша за руку, посмотрела ему прямо в глаза и сказала: «Наверно, хорошо, что я умерла, теперь ты можешь любить эту твою Ариадну!» Потом приблизила свое лицо к его лицу, свои глаза к его глазам, и глаза ее увеличивались, все лицо увеличивалось, приближаясь и одновременно расплываясь вокруг. Проснулся он с криком.

После этого был уже не сон, но и не явь. Он не помнил точно и именно потому хотел вспомнить, знала ли Зося об Ариадне. Говорил ли он ей когда-нибудь об Ариадне? Должно быть, говорил, наверняка говорил. Если бы он не рассказал ей об Ариадне, то постыдно обманул ее. Наверняка должен был сказать, что была в его жизни такая женщина. А говорил ли Ариадне о Зосе? Он понимал, что уже дремлет и что возникающие в его голове мысли — это только сны. И постепенно эти мысли превратились в красные, рассыпанные на лотках ягоды клубники, и вся его любовь стала такой вот грудой ягод. И Зося наклонялась над клубникой, а он ей говорил: «Я тебе всегда говорил, Зося, что я вас люблю!» Так и сказал «вас» — во множественном числе, потому что Зось было много, несколько, больше десятка. А Зося отрицательно покачала головой и сказала: «Все это не так, потому что я умерла, и хорошо, что умерла, теперь хоть знаю, что ты меня не любил!» «Но я же любил!» — воскликнул Януш и снова наполовину проснулся. Тяжело было спать в этой одесской гостинице после встречи с Володей и его детьми.

Но наутро он встал как будто отдохнувшим. Около одиннадцати появилась Фанни Наумовна, держа в руке конверт.

— Вам письмо.

— Письмо? — переспросил Януш.

— Какое-то приглашение.

Януш с удивлением узнал, что его приглашают сегодня вечером на концерт по случаю конференции одесских педагогов. Он был поражен. Имена артистов, участвующих в концерте, ничего ему не говорили. Он взглянул на Фанни Наумовну.

— Вы не пойдете? — спросила она.

— А как по-вашему?

— Откуда мне знать? Мне кажется, вам будет любопытно побывать на заурядном, обычном нашем концерте. Советую сходить.

— Вы сама мудрость, — сказал Януш, неожиданно развеселившись.

— А теперь поедем к морю, — предложила она.

Поехали снова трамваем и сошли на Среднем Фонтане.

Уже спустившись по тропинке на пляж, Януш сообразил, что перед ним дача Шиллеров. Лишившись своей наружной отделки, дом как будто и существовать перестал. Забор убран, а может быть, его просто растащили. Сада не было, заросли акации, в которых прятался Юзек и где Оля объяснялась со Спыхалой (Януш знал это место по устным преданиям), исчезли, не было и спуска от дачи к «семейному пляжу». Дом стоял голый, желтый, если смотреть на него снизу, с пляжа, и производил впечатление чего-то страшно дряхлого. Точно гриб, врос он в землю от старости, крыша местами просела: наверняка протекала. В окнах без занавесей, во всех комнатах, наверху и внизу, виднелись железные койки. Очевидно, летний лагерь или детский профилакторий. Уйма маленького народца в линялых платьицах крутилась возле дома, детишки, точно мошкара, облепили балконы и проемы окон, некоторые голышом резвились на солнце.