Хуже всех - [29]

Андрей с Борисом сидели, обнимая друг друга за плечи и обмениваясь какими-то междометиями и обрывками фраз, свидетельствующими о полном взаимопонимании и глубоком перекрестном сочувствии. Я открыл иллюминатор, чтобы проветрить помещение, и прислушался к высокоинтеллектуальной беседе, из невнятных обрывков которой все-таки понял, что доктор также недавно пережил развод и все связанные с ним коллизии. Из задушевного словообмена собутыльников следовало, что и в семейной жизни у них было очень много схожих моментов, как правило, негативного свойства. Словом, складывалось впечатление, что они последовательно (а скорее всего – одновременно, что кажется противоестественным) состояли в законном браке с одной и той же мегерой, хитро притворявшейся обычной и, более того, привлекательной молодой женщиной.

Обстановка подействовала на меня угнетающе, тем более, что попытки вклиниться в разговор и перевести его на другие рельсы оказались тщетными, хотя меня так и подмывало обсудить с ребятами особенности противоположного пола совершенно в другом, более радостном и оптимистичном ключе. Хлебнув немножко «шильца», я попытался закурить, но закашлялся и, забросив с отвращением бычок в бутылку, ушел прогуляться по верхней палубе.

В эту ночь мне снились малосимпатичные ведьмы, рассекающие воздушное пространство верхом на дымящихся папиросах «Беломорканал». Пробуждение было еще кошмарнее. В середине незавершенного сюжета в сон вклинился пронзительный победный клич: – Ага! Попалась!

Выскочив из каюты с отвратительным предчувствием встречи со знакомой по сновидению дамой, я, однако, столкнулся с командиром, который радостно размахивал над головой крысой, подвешенной на леске. Оказалось, что он уже давно расставил петли-удавки по трубопроводам у себя в гальюне и душевой и торжествовал первую серьезную победу над злейшим врагом, сожравшим его шлепанцы, кобуру и конспект первоисточников марксистско-ленинской подготовки.

Пережитый эмоциональный всплеск скрасил наши будни ненадолго: в течение последующих нескольких дней, пока наше суденышко продвигалось через проливы в зону восточного Средиземноморья, картина в каюте оставалась неизменной. Дантист и «флажок» в клубах густого дыма под легким алкогольным и мощным табачным дурманом снова и снова переживали и пережевывали минувшие события, обстоятельства и эмоции.

Неизменность окружающей обстановки очень скоро опротивело мне настолько, что отрицательное отношение начало распространяться и на спиртное, и на табачный дым, и на сам процесс курения. С удивлением обнаружив, что курить мне стало противно, я хотел обсудить эту проблему с дантистом и «флажком», но им было не до меня: они никак не могли исчерпать богатую тематику своих бесед. Мое вынужденное одиночество, правда, скрашивали другие члены экипажа: по судну прошел слух, что кое-где можно на халяву разжиться хорошим табачком, и народ ко мне потянулся. Скажу прямо: никого популярнее меня в тот период на этой части суверенной территории СССР не было. Еще одним прямым результатом сложившейся ситуации стало решение бросить курить, за что я был сердечно благодарен товарищам, основательно траванувшим меня моим же табаком и своими постбрачными мемуарами.

В N-й точке якорной стоянки неподалеку от Крита состоялась встреча с плавбазой, где в это время пребывал штаб эскадры. Мы бросили якорь и застыли в ожидании енных указаний. Полученные известия не радовали. Случилось так, что эсмине, на который я должен был перебраться со своей техникой, уже убыл на смену какому-то десантному кораблю к атлантическому побережью Африки, где для поддержки одного из свободолюбивых народов, избравших социалистический путь развития, настоятельно требовалось постоянное присутствие нашего боевого корабля. Несмотря на официальное заявление ТАСС об отсутствии советских боевых плавсредств в указанной географической зоне, мы понимали, что удаление нашего корабля за пределы видимости грозило очередным военным переворотом в свободолюбивой стране, и с большим оптимизмом смотрели в будущее.

Вскоре за дантистом с плавбазы прибыл баркас, который заодно доставил почту и какой-то груз в брезентовых мешках и фанерных ящиках оранжевого цвета. Распрощались мы с Борисом, как с родным – тепло и сочувственно. Андрей скорбел о потере родственной души и понимающего собеседника, а я принялся ждать дополнительных распоряжений, что делал размеренно и неторопливо в течение последующих нескольких суток.

Оказалось, что у некурящего и малопьющего человека, каким я вдруг стал, остается масса свободного времени, которое можно было потратить на рыбную ловлю и общение с членами экипажа. У меня прорезался зверский аппетит, что, говорят, частенько бывает при отказе от курения, и я собрался наладить живой контакт с боевым расчетом кают-компании, в который входили два матроса-кавказца. Готовили они очень хорошо, остро и изобретательно. Фамилия одного из них была Гаридзе, а другого, кажется, Пертахия.

Как-то, приняв окончательное решение внедриться на территорию приложения их талантов, я направился в кают-компанию, на подходе к которой услышал возбужденные голоса. Еще на дальних подходах к месту назначения я отчетливо услышал их беседу, посвященную тонким кулинарным вопросам. Разговор шел на повышенных тонах по-русски и периодически сопровождался грохотом падающего кухонного инвентаря. Последняя услышанная мной фраза звучала так: