Хутор Гилье. Майса Юнс - [16]

Помимо счета, долговязый Ула извлек из внутреннего кармана куртки письмо, завернутое в бумагу. Конверт из тонкой голубой бумаги был запечатан красной сургучной печатью. Капитан с удивлением уставился на него. Он узнал почерк жены губернатора, а на печати — ее герб. Не сказав ни слова, капитан поспешно направился к жене.

Продукты привозили из города лишь дважды в году. Это было настоящее событие в жизни дома, и оно вызывало у всех огромный интерес. Не только детям, но и взрослым обитателям дома не терпелось узнать, что же на этот раз привезли из Кристиании, и когда поздно вечером Ула сидел на кухне, где праздновали его возвращение, и рассказывал про путешествие в город — про «нас с Вороным», про то, какие героические подвиги они свершали на том или ином подъеме (ведь всякий раз груз весил по меньшей мере на двести фунтов больше, чем в прошлый), — он был окружен известным ореолом славы, часть которого падала и на Вороного. Однажды вечером, в пургу, Вороной, сбившись с пути, сам выбрался на дорогу. Другой раз они забыли на постоялом дворе мешок соли, и Вороной, несмотря на удары кнута, никак не хотел идти; Ула так и не смог сдвинуть лошадь с места, пока не выбежала служанка и не сказала, что забыли мешок. А после этого Вороной помчался так, что только держись!

Капитан уже довольно давно расхаживал по комнате, сжимая в руке голубой конверт, и с отчаянием глядел на мать, которая, казалось, гораздо больше интересуется привезенными продуктами, чем его сообщением. Она тихо сказала ему, что вечером они все спокойно обсудят.

— В общем… в общем, мать… Да что тут обсуждать!.. Ингер-Юханна приглашена к ним на будущую зиму, и этим мы обязаны Рённову. По-моему, все совершенно ясно. Что ты говоришь? — нетерпеливо повысил он голос. — Неужели здесь что-нибудь неясно?.. Неужели ты что-то таишь от меня?

— Нет, нет, дорогой Йегер, что ты!

— В таком случае ты не должна, наблюдая за разгрузкой, поминутно тихо и многозначительно вздыхать. Эти вздохи и твоя таинственная озабоченность просто сводят меня с ума. Ты же знаешь, я это ненавижу. Я всегда говорю что думаю.

— Да я беспокоилась только из-за твоей новой формы… не забыл ли портной прислать обрезки. Ты же знаешь…

На кухне шла раскладка привезенных продуктов по бесчисленным ящикам огромного шкафа; изюм, чернослив, миндаль, колотый сахар и песок, перец и корица должны были попасть в отведенные для них места. Время от времени детям перепадало то немного чернослива, то горсть изюма или миндаля, и потому им всегда казалось, что разбор привезенных из города продуктов — нечто вроде репетиции рождества.

Капитан сперва сам увлеченно занимался распаковкой: он искал флаконы чернил, табак и бутылки с вином, которые надо было спустить в погреб. Все это было необходимо разложить в первую очередь по местам, остальное могло подождать. А потом он то и дело прибегал на кухню, держа в одной руке счета, привезенные Улой, в другой — обмакнутое в чернила гусиное перо, чтобы сравнить ту или иную сумму с общим счетом, который его супруга приколола к верхней дверце шкафа.

— Мать, это же грабеж среди бела дня! — На несколько секунд он углублялся в какие-то подсчеты, но дело всегда кончалось тем, что цифры оказывались правильными, и он снова возвращался к себе в кабинет, вытирая по дороге перо о свой рыжеватый будничный парик.

Будучи по натуре человеком горячим, шумливым и вместе с тем легко теряющимся, он при виде счета сразу же выходил из себя. Любой счет действовал на него как красный цвет на быка. И когда случалось, что на него, как сейчас, сразу сваливались все счета за полгода, он приходил в неистовство. Его супруга к этому давно привыкла и прекрасно научилась укрощать разбушевавшегося капитана.

И все же, хотя никто не говорил ему ничего обидного, по всем признакам было заметно, что его негодование растет. Резким движением распахнув дверь, он влетел в кухню. Парик у него съехал набок.

— Подумать только — семьдесят четыре специи, три урта и семнадцать шиллингов!..[5] Семьдесят четыре специи, три урта и семнадцать шиллингов!.. С ума можно сойти. А ты еще заказала цукаты… Без цукатов, видите ли, не обойтись! — Его голос сорвался на фальцет, и от бешенства он засмеялся неестественным смехом: — Ха-ха-ха!.. Будто это нам по средствам! Мало того! Еще миндальное мыло для гостей! — Эти слова он проговорил уже низким, глухим басом. — Прямо не представляю, как это могло тебе взбрести в голову.

— Дорогой мой, ведь это мыло нам дали бесплатно, в придачу. Гляди, оно нигде не отмечено в счете.

— Бесплатно? А, бесплатно… Вот видишь, как нас надувают! Семьдесят четыре специи, три урта и семнадцать шиллингов! Есть от чего прийти в отчаяние. Где мне раздобыть такие деньги?

— Да ты ведь их уже раздобыл, Йегер! Прошу тебя, здесь же люди, — прошептала она торопливо.

Это была просьба отложить неприятное объяснение до вечера, когда они останутся наедине.

Приступ гнева, который овладевал капитаном всякий раз, когда он просматривал счета, обрушился на дом в тот канун рождества наподобие грозы, которая приносит долгожданную разрядку. Пока в доме гремел гром и сверкали молнии, дети, напуганные, растерянные, искали приюта у матери. Жена капитана смело отражала удары, и как только шаги отца раздавались наверху, в кабинете, дети снова бежали на кухню и подымали возню, с любопытством и упорством трясли каждый пустой пакетик, всякий раз надеясь, что там случайно завалялись изюминка или миндаль, собирали ненужные веревочки, помогали взвешивать продукты и резали на куски мыло.