Хутор Гилье. Майса Юнс - [116]

Мадам Рёберг ничего не оставалось, как забрать свое белье. Уходя, она остановилась и с узлом под мышкой отвесила низкий реверанс фру Эллингсен, да еще мужу велела непременно снять перед ней шляпу: она ведь из благородных, уж больше они не посмеют отдавать ее мужу сапоги в починку…

Тут мадам Эллингсен совершенно вышла из себя и побелела как полотно.

— На этот раз вы, пожалуй, не ошиблись, — вырвалось у нее. — Если уж на то пошло, я могла стать настоящей фру. Мне тогда не пришлось бы пререкаться со всякими грубиянами.

— Как же, как же! — презрительно рассмеялась матушка Рёберг. — Наконец-то мы это услышали! Наконец фру Эллингсен объявила, кем она себя считает. Что ж, теперь все будут величать ее фру, особенно в тех местах, где она побирается да занимает деньги!..

VIII

Стенные часы давным-давно перекочевали в комнату для прислуги; картинки, изображавшие историю Абеляра и Элоизы, исчезли со стен. Маленькая проходная комната в доме коммерсанта Транема превратилась в буфетную, двери в столовую украсились портьерами, а вниз, в кухню, вели теперь удобные широкие ступени. Для Майсы-швейки здесь не осталось места.

После печального происшествия с ее мужем, который, возвращаясь однажды вечером под хмельком домой, свалился в Акерсельв и утонул, прошло лет десять, и за эти годы Майса сделалась в доме Транемов как бы привычным предметом обихода. Овдовев, она снова принялась за шитье и стала понемногу прирабатывать в домах, где ее давно знали и где она делала теперь все, что умела.

Ее пристраивали то в спальне, то в комнате для прислуги — всюду, где только находилось свободное местечко, и она шила, страдая то от ревматизма, то от головной боли, то мучаясь зубами. Она наперед знала, наступит мороз или оттепель, ждать ли снега или сухой, ясной погоды, — в одном случае у нее болела голова, в другом — спина и плечи. Уже год, как она совсем испортила глаза, стараясь отодвинуться как можно дальше от окна из-за своего ревматизма.

А настроение ее менялось в зависимости от погоды и сквозняков…

Потому-то сегодня, в ветреный осенний день, когда мокрый снег таял на стеклах, на душе у нее было черным-черно. В этой старой части дома Транемов рамы совсем рассохлись и плохо закрывались. Сидя в комнате для прислуги, она перекраивала и подрубала старые полотняные простыни; голова ее была закутана платком, а к щеке подвязан от зубной боли мешочек с гвоздикой.

Мысли о деньгах, которых вечно не хватало, не шли у нее из головы, и боль от этого только усиливалась.

Наконец-то она сходила в полицейский участок, и ей разрешили разыграть в лотерею старую швейную машину с двойным швом и выдали подписной лист.

Во что бы то ни стало надо раздобыть двадцать четыре кроны, которые она задолжала соседке за то, что та кормит Енсине и присматривает за ней… Четырнадцатилетняя девочка одним воздухом сыта не будет, а соседка по дому для рабочих, с которой у них была общая кухня, отказалась заботиться о ней, если ей не заплатят до конца месяца…

Вот если бы удалось получить подпись господина коммерсанта… Но даже подумать страшно, как это она при всех придет к нему в контору со своим листом. Они решат, что она просто попрошайничает…

Каждый раз, когда ей приходилось просить о помощи, она давала себе слово, что это в последний раз. Так тяжело было унижаться…

Майса сидела мрачная и поникшая, уставившись в одну точку, и сама напоминала старую, отслужившую свое швейную машину…

Ох, как ноют зубы и кости, и все этот ревматизм, что она нажила, сидя возле окон, из которых вечно дует!..

Что ж, ничего не поделаешь, ей нельзя опускать руки, она должна делать свое дело, пока есть силы, а потом…

На худые пальцы закапали слезы…

Из кухни до нее донесся голос фру Арны Скэу:

— Неужели наши уже напились кофе? Я так спешила, что не стала пить дома! Знаю, знаю, у вас, наверное, осталось это вкусное печенье! Нет, нет, дорогая, пожалуйста не беспокойся, для меня не нужно снова заваривать. Тетушка Раск такая смешная, ну что с того, что я разок не попью кофе после обеда? А что, Майса-швейка у вас сегодня? — Фру Арна, как всегда, порывисто распахнула дверь и спросила: — Вы здесь, Майса? Ну как дела? Что болит сегодня? Голова или зуб? Чините простыни? Бедняжка Майса, неудивительно, что вас зубы донимают: ведь сидите под самым окном… — Она вошла в комнату, цветущая женщина, ожидающая в скором времени прибавления семейства. — Нет ли у мамы гвоздичных капель? Они очень помогают.

— Спасибо, фру, — вздохнула Майса. — Я думаю, мне уж теперь ничего не поможет.

— Что-то вы совсем загрустили сегодня, Майса.

Майса вытерла слезы:

— Уж не знаю, что со мною и будет теперь. Вдруг никто не захочет поставить свою подпись на моем листе.

Она ведь решила попробовать разыграть в лотерею свою старую швейную машину с двойным швом.

— Вы с ума сошли, Майса! А на что вы будете жить? Нельзя же быть такой легкомысленной только потому, что на этот раз вам плохо.

— Знали бы вы, сколько ночей я ломала себе голову над этим, но все равно у меня ноги устают управлять этой машиной. Да и шьет она так, что потом никак не распорешь, не то что нынешние, новые. После тех только потянешь за нитку — и готово. А ведь мне приходится перешивать всякое старье, делать его помоднее. Если от лотереи что-нибудь останется, так я смогу отложить на маленькую ручную машину, она сейчас стоит в кронах не больше, чем старая когда-то стоила в далерах… Вот заручиться бы подписью какого-нибудь важного человека, тогда и у нас в доме охотней поддержат…