Хутор Гилье. Майса Юнс - [110]

Перед глазами у Майсы поплыли темные круги; ей показалось, что ловушка захлопнулась. Значит, фру рассказала про нее во всех домах.

Она сидела, глупо улыбаясь, не в силах отвечать. Часы показывали семь; они не били, а только отвратительно хрипели, и Майсе мерещилось, что это она сама с трудом втягивает воздух и вот-вот задохнется…

Всю ночь она металась, как в лихорадке, вскакивала, садилась на постели и думала, вглядываясь в темноту…

Не было ни проблеска надежды… Лучше было броситься в Акерсельв, теперь бы она тихо плыла по течению к устью, где стоит землечерпалка, а вокруг плескалась бы жирная грязь, которую выкачивают из реки, и пусть бы в нее впились крабы, пусть бы угри обвились вокруг ее тела, — все было бы лучше!..

…Наступило воскресное утро, и она начала одеваться, но вдруг очнулась и обнаружила, что сидит на стуле с полотенцем в руках, а перед ней в испуге стоит глухонемая Дортеа и жалостно смотрит на нее, видно понимает, что с Майсой творится что-то неладное.

У Майсы не было сил одеться, она бросилась на постель и знаками показала глухонемой: голова, у нее голова болит.

Весь день она пролежала в каком-то тяжелом, мучительном забытьи, к вечеру подумала было встать — ей казалось, что сейчас, в сумерках, когда все вокруг стало едва различимым, ей будет легче, — но не двинулась с места…

Только одна мысль настойчиво стучала в висках: она сразу съедет со двора и снимет комнату у Марты Му, в Хаммерсборге.

До сих пор в глубине ее души еще жила надежда — она и сама не подозревала, какая сильная… Но теперь конец, никакого выхода больше не было.

Ей представилась мать и высокие темные ивы в больничном саду, которые, словно метлы, метут по мутному серому небу. Это ее они сейчас выметают…

Мало-помалу в мозгу ее зашевелилась неясная мысль: она вскочила и поспешно оделась.

К тому времени, как Хьельсберг по воскресеньям обычно выходил из дому и они встречались, она тихонько спустилась по лестнице.

Майса шла как в тумане, думая только об одном: все кончено, больше она не должна видеться с Хьельсбергом…

Она машинально двигалась привычным путем к центру города.

— И куда это вы запропали, Майса? — нетерпеливо пошел он ей навстречу с угла Бругатен. — Я не видел вас почти целую неделю. Вам, конечно, безразлично, что я хожу и жду вас. По-вашему, у меня времени хоть отбавляй. Воображаете, что я и через десять лет могу стать доктором. Знал бы я, что буду так редко вас видеть, так лучше мне было сразу стать домашним учителем и отправиться в какую-нибудь дыру в Румсдал. Все равно вы куда-то исчезаете, а я только жду вас и теряю время. Как будто не ради вас я согласился терпеть все эти муки и зимовать зиму без гроша в кармане. — Он прекрасно знал, что раз она не приходила, значит, была занята шитьем. — Но, Майса! Знаете ли вы, что сегодня случилось? — Он оживленно нагнулся к самому ее лицу. — Ну как, сказать вам или не стоит? Такая новость, просто пальчики оближешь! — воскликнул он, и она видела, что он действительно чем-то обрадован. — Сегодня стало известно, что коммерсант Транем не будет министром, а значит, фру Транем не быть министершей. И кого, по-вашему, назначили министром? Генерального консула Скэу, вот как! Я собственными глазами видел в редакции телеграмму о том, что назначение состоялось вчера. Транемы, наверно, совсем скисли, правда? Ничего, поделом этой фру с ее французским и этому хлыщу с его пятью далерами… Я тешу себя скромной надеждой, что и моя статья в газете, быть может, сделала свое дело. Я тут на днях намекнул, что консул Скэу — как раз тот человек, к которому прислушиваются в деловых кругах. Как знать, может быть, это мы с вами, Майса, назначили нового министра! — радовался он. — Ведь вы всегда говорили мне, что вам нравятся Скэу… «Если за Каина отмстится всемеро, то за Ламеха в семьдесят раз всемеро!»[19] А этот господин Антун… Но что с вами, Майса? Почему моя аудитория сегодня так молчалива? Ни аплодисментов, ни одобрения… Вы, наверно, совсем устали и измучились, бедняжка… Слушайте, уж не случилось ли с вами действительно что-то серьезное? — Только теперь, наклонившись к ней в свете фонаря, он увидел, какое у нее бледное и расстроенное лицо…

Они прошлись еще немного в вечерних сумерках, время от времени останавливаясь у фонарей, а потом медленно повернули назад, глядя, как над домами мерцают звезды…

— Майса, — встревоженно сказал он и взял ее за руку, — что с вами?.. Снова думаете, что я пойду в домашние учителя?.. Боитесь, что не выдержу и уеду?

Он поймал ее робкий взгляд и почувствовал, как ее пальцы судорожно сжали его руку…

Внезапно, опустив голову, так, что он не видел ее лица, она порывисто и горячо прильнула к нему и в ту же секунду отстранилась и скрылась в подворотне…

— Майса! Ну что же это? Майса!..

VII

— Мадам Эллингсен, мадам Эллингсен! — позвал кто-то из дверей кухни.

Должно быть, она дома, раз пол не домыт, а посреди комнаты стоит таз…

— Мадам Эллингсен!

— Да, да, я тут, что случилось?

Оказывается, мадам на минутку прилегла в комнате.

— Ах, это вы, Йёргине, — жалобно сказала она. — Это мытье полов всегда для меня нож острый. Такая боль поднимается в груди. Вот уж сколько лет она меня донимает — с тех самых пор, как я вышла замуж…