Художник Её Высочества - [69]

Степан скребанул по дну кармана, — денег не было. Откуда в брюках, надеваемых раз в году по торжественным случаям (к мэтру на вернисаж босиком), возьмутся деньги? Вспыхнул свет. Обернулся и увидел, где они находятся. Сталинская дача. А вокруг — ельник сталинской дачи. А это забор дачи, проваливающийся в темноту слева и справа. Остановились они как раз в двух шагах от домика охранников, одного из четырех въездов на дачу. Из домика на шум вышел служивый. Из открытой двери пропускного пункта выглядывал молодой солдатик. Матерый охранник подошел к ним.

— Что тут у вас за баранина, братва? — увидел девушку, встал, как вкопанный, по инерции выговаривая, но запинаясь, приготовленную фразу. — Ребя…та вы отсюда уё…зжайте. Здесь не… льзя…

Служил он второй год, не салага — дед, давно не видевший женщин в натуральном виде. Иначе не взял бы его столбняк. Теперь вояка будет жалеть, что вместо девушки против него не вышел, к примеру, бундесверовский «Тигр» со сверхмощной керамической защитой. Он бы ему на дуло сапог накондомил. Он бы выхлопную трубу картошкой запломбировал. Он бы командирские окуляры глиной замазал. Проявил бы суворовскую смекалку и победил в картофельном поле голыми руками. А тут проиграл с большим преимуществом.

Абигель обошла автоматчика, на ходу погладив того по шершавой щеке. Дед рот открыл, закрыл, открыл. По-видимому, он произнес низкочастотный афоризм, изящность которого навечно завязла в зубах оратора. Абигель шла так не торопясь, так спокойненько, что ни у кого не возникло никаких дурных предположений о её планах. Разгаданный план противника предполагает действие. Отсутствие первого есть бездействие. Абигель успела дойти до дверей караулки. Первым опомнился Степан.

— Эй, солдат! — взвизгнул он. — Не пускай её!

Салага растопырил руки, смешно преграждая путь. Девушка ударила в него, взасос в губы, языком внутрь. В древнеиндийском трактате о технике секса такой поцелуй называется «поцелуем пчелы». И мимо солдатика в двери.

— Куда?! — взревел дед. — Стрелять буду!

Караульные инстинкты к нему вернулись быстро. Сорвав с плеча автомат, побежал. Степан бросился вдогонку еще мощнее. Охранник услышал настигающие прыжки, резко тормознул, развернулся. Степан упёрся животом в автоматный ствол.

— Стой! Застрелю!

Дуло на горячем животе имело какую-то жутко-отрицательную температуру. При такой температуре газ жидкий, металл хрупкий, а бараньи туши становятся стратегическим сырьем и употребляются без проблем хоть через сто пятьдесят пять миллионов лет.

— Да ты что! — отпихивая от себя воздух вокруг ствола. — Ты не видишь, что ли, — она сумасшедшая?! Ищите давайте и в дурку её.

Охранник нехотя вернул затвор на место и со злостью салаге:

— Что запозевал, сопля?! Ищи давай девку!

Они втроем заскочили в караульную. Старший сразу захлопнул дверь, не обращая внимания на возмущенный вой водителей по поводу платы за проезд. Выскочили в лес внутри ограды. В свете фонарей от ворот текла истресканная асфальтовая дорога. Абигели нигде не видно.

— Ищи челноком. Ты слева, я справа от дороги.

Степан постоял недолго, слушая удаляющийся хруст веток под их сапогами. И ему пора. Один вектор, но стра-ашно-о! Кругом в кустах, траве пауки. Арахнофобия. А преследователь, между прочим, босиком. Но идти надо, и если шагать шире — меньше шансов наступить на паука.

На лицо нежно-отвратительно легла паутина. Судорожно стёр, даже покарябавшись. Перед ним выросло двухэтажное здание. Обошел угол и чуть не врезался лбом в открытую оконную раму.

— Допроветривались, амстердамы и господа, гимнасты и гимнастёрки, стервы и стервятники, мужики с баобабами, ластики и ласточки, сэры с сэрихами, сексуалы с саксаулами?

В комнате темень. Выставил руку на уровне гульфика, защищая драгоценное место. Дверь. Приоткрыл, прислушался. Вроде никого. Но нервы пошаливают. Будем нервничать, но не-ежненько так — не зурст! а зюурсть.

В конце коридора — ещё дверь. Толкнул от себя. Катафалочные портьеры, морёная кровать, давившая ковер, на тумбочке лампа под абажуром с родимыми пятнами герба великого могучего, никем не победимого. По тумбочке ползет змея телесного цвета. Висперофобия — боязнь змей. Какие еще фобии есть? Да любые! Тиран, к примеру, здесь дышал, отхаркивался табачными миазмами. Брызги эти, как тщательно ни убирай спальню, покрывают всё. Они в микрощелях деревянной кожи кровати, в бахроме портьер. Когда телу нездоровилось, оно потело, уксус пота высыхал на потолке. Даже если потолок перекрашивали, краска ведь не танковая броня. Атомы пота сочатся сквозь краску и летают сейчас вокруг. Нет сомнений в том, что вот именно в это мгновение с вдохом в грудь влетел и лег на стенки легких очередной атом его пота. Особенно же опасны механизмы. Тело чистило себе ногтем мясо из зубов или, еще хуже, ковыряло серу в ухе, или, еще хуже, поправляло вялую мошонку на ночь и палец давил кнопку, выключая лампу. Его органика оставалась на кнопке. Конечно, на следующее утро горничная протирала механизм, но ведь смешно думать, что тряпка уносила на себе все атомы гниющего мяса, серы, мошоночного уксуса. Меж той же кнопкой и корпусом лампы щель. В неё не залезет никакая горничная тряпка. Из щели можно яд выбить, быть может, где-нибудь в Пулкове ураганным протонным бомбардированием. Но говорится всего лишь о запуганной охранкой девушке-уборщице, а не о мощном синхрофазотроне. Значит, именно в эту секунду и он, и наблюдаемое им женское тело на кровати покрыты пусть не мириадами, но достаточным для отвращения количеством атомов тирана. Пройдет не одна тысяча лет, пока они рассеются и исчезнут из спальни окончательно, а сейчас только купаться в них своими телами, дышать ими, что, знаете ли, пакостно! И то, что она собирается делать, — ужасно. Подползает, берет зубами палец, тянет к себе. Больно и надо поддаваться. Пусть ему, но ведь на его оружии и те атомы! Групповой секс, хорошо бы с Сатаной, а то ведь с дряблым желтым телом. Вокруг сосков волоски солнышком, верхний край — висюльками вниз. Дурно от этого. Красное-красное. Пеленой томатной. Но прия-ятно-о-о!