Художественный музей Адати Япония - [14]
Миясако Масааки — широко известный в Японии художник среднего поколения, обладатель множества национальных наград и премий.
Как и другие мастера японской школы нихонга, он использует традиционную бумагу васи, минеральные и растительные пигменты, растертые в порошок, органический клей как связующее. Краски в отличие от фабричных «западных» не смешиваются, и лишь добавление воды меняет оттенок и тон одного и того же пигмента. Мазки, наносимые в процессе высыхания, привносят элемент импровизации. Любопытно, что Масааки работает в технике, известной в Японии еще с IX века. Ее особенностью является то, что краски наносятся с оборотной стороны листа, с изнанки, это дает очень интересный эффект.
Обычно мастер выбирает статичный сюжет, например лодки, сгруппированные у причала. При всей свободе их расположения, в композиции ощущается абсолютная, почти математическая точность баланса массы и пространства. Рассматривая это произведение, вызывающее в памяти сцены скачек в исполнении Эдгара Дега, хочется назвать Масааки художником, остановившим мгновение.
Журавли с давних времен и по сегодняшний день как образ и тема встречаются практически во всех видах традиционных японских искусств, символизируя долголетие. Их изображения очень часто используются как украшение на предметах быта, например, в узоре свадебных кимоно, памятных знаках и эмблемах.
В легендах и сказках эти птицы превращаются в людей: искусных и преданных жен или монахов, путешествующих в поисках тех, кто нуждается в помощи. Они являются символом чистоты, счастья, честности, готовности к бескорыстной помощи. По одному из поверий, желание человека сбывается, если сложить из бумаги тысячу журавликов сэмбадзуру.
Возможно, самый красивый из журавлей — снежно-белый с бархатно-черными головой и шеей и черными маховыми перьями. Особенно знаменит японский журавль своей любовью к танцам. Другие виды тоже были замечены танцующими, но японский журавль делает это часто и упоенно. Для него танцы не связаны с брачным периодом, а похоже, просто выражают радость или, возможно, являются способом общения в стае.
Художник Нисида Сюней имел возможность любоваться журавлями в одном из известнейших японских пейзажных садов Коракуэн, расположенном в городе Окаяма, который в старину назывался Киби. В своей композиции он изобразил и летние растения, например пион, и осенние травы и, использовав тему четырех времен года, связал образы птиц с идеей времени.
Китайский город Гуйлинь, основанный, как полагают, более 2000 лет назад, считался одним из самых красивых мест. В переводе с китайского языка его название означает «коричный лес», что неудивительно: коричные деревья растут там повсюду. Сладкий аромат их цветков можно ощущать почти круглый год, а коричное вино получило широкую известность. В VII веке здесь был важный центр буддизма, где располагались многие знаменитые монастыри.
«Край вечного покоя и познания истины через красоту» — так называли его поэты, принимая во внимание уникальный природный ландшафт — карстовые горы самых причудливых форм, с острыми или округлыми вершинами, чистейшие реки и зеркальные озера.
Если над водой поднимается туман, то путешественник чувствует себя словно попавшим в иную реальность — внутрь старинного, прекрасного, пейзажного монохромного свитка.
Свою задачу художник Мацумура Кодзи видел в как можно более достоверной передаче «Гор и вод» Гуйлиня, заслуживших славу самых красивых в Поднебесной.
О том, что это удалось ему в полной мере, можно судить, сравнивая многочисленные фотоизображения и представленную картину. Однако автору важно было еще не потерять ощущения величественности и сказочно-фантастической красоты пейзажа, а также гармонии человека и природы.
Перед зрителем отнюдь не реальность, а будто материализация миража, мечты, воплощение сна, безмятежной и счастливой юности. Изображения и образы наслаиваются друг на друга, как в кинематографе, просвечивают, мерцают, остаются недоговоренными, недопроявленными. Бирюзовые, зеленоватые, киноварно-красные, сиреневые вкрапления цвета сплавляются с общим золотистым тоном в драгоценную амальгаму. Вся композиция кажется излучающей безмятежный покой и счастье.
Мотив, выбранный Одано Науюки, намеренно прозаичен, но в нем он видит выражение идеи времени. Почти в натуральную величину художник рисует старую растрескавшуюся стену заброшенного инженерного сооружения с облупившейся штукатуркой, потеками побелки, ржавчины… Над ней поработали дожди, ветры, время. Но, используя прием «картины в картине», творец через отражение в стекле возвращает зрителя в сегодняшний день. Словно сквозь прошлое начинает просвечивать будущее с нарядным, ярким вагончиком, ровными линиями парапетов, крыш, и на контрасте с современностью здание, этот живой гигант, кажется одушевленным и несчастным. Из него ушла энергия действия, осталась красота увядания, которую бережно воспроизводит художник.
