Хуан-Тигр - [16]

Шрифт
Интервал

Девчушка, пролепетав: «Дай вам Бог здоровья», уже собралась было уходить. Ей не терпелось поскорее вернуться домой, к матери, и отдать ей и шерсть, и Деньги.

– Подожди-ка, Кармина. Подойди сюда. Дай я тебя поцелую, – остановила ее донья Илюминада.

– Ах, сеньора, вы так добры: это для меня дороже и вашей шерсти, и ваших денег, – пробормотала девушка.

– А вы, дон Хуан, тигр вы этакий, разве вы ее не поцелуете? Дали деньги, так дайте и чаевые… – добродушно посмеиваясь, отозвалась вдова.

– Иди-ка ты с Богом, девочка. Не охотник я до всех этих телячьих нежностей, – нахмурившись, ответил Хуан-Тигр, волосатой рукой отстраняя от себя Кармину. А когда она ушла, Хуан с вызовом, будто бахвалясь, проворчал: – Никогда я не умел целоваться!

– Надо научиться, друг мой, если вы собираетесь жениться.

Зеленая кислота раздражения, которая в его душе, должно быть, уже смешалась с черной влагой гнева, чуть было не забурлила снова, но Хуан-Тигр, взяв себя в руки, притворился, будто до него не дошло, на что намекает вдова, и перевел разговор на другую тему:

– Сдается мне, что эта Кармона скоро помрет. Чахотка ее совсем подкосила. Когда легкие износятся, ничем уж не помочь – ни травами, ни настоями. Вот разве что выпить свежей бычьей крови…

– А Кармина останется сиротой бездомной. Никто-то ее не приютит, никто-то ее не пригреет… Бедняжка! До чего же мне ее жалко! Ах, дорогой мой сеньор дон Хуан! А ведь как вам было бы хорошо удочерить эту малютку: ведь они, девочки, такие ласковые, они так привязываются к тем, кто их воспитывает…

– Привязываются? Еще чего не хватало! Да пропади они пропадом! Им предать человека – это все равно что чихнуть! И попробуй их приструни – черта с два! Любую из них только пальцем помани – сломя голову побежит за первым встречным, вильнет хвостом, и поминай как звали!

Произнося эту филиппику, Хуан-Тигр уставился в пол: он не решался поднять глаза и взглянуть вдове в лицо. У него так и чесались пятки удрать отсюда поскорее, но он все никак не мог поставить точку в этом разговоре.

– Ну как, прошел ваш испуг? – насмешливо спросила вдова.

– Какой такой испуг? Скажете тоже! С чего бы это мне пугаться? – хриплым от волнения голосом ответил, зеленея, Хуан-Тигр.

– Я-то знаю, что вы ничего не боитесь – ни злых людей, ни опасностей. Вас пугает только выдуманное. Что ж, это так естественно для сильного человека, для настоящего мужчины. Вот только что вы вообразили себе, будто я… Право, мне и вымолвить-то трудно… Ну, была не была: будто я хотела женить вас на себе. Что же я сказала, что вы меня так превратно поняли? И как это такое могло прийти вам в голову? Какое безумие! С моей стороны, конечно… И все это из-за того, что я не умею напрямик, без околичностей, сказать, что думаю. Да разве же такая глупая, прямо-таки идиотская мысль могла мне прийти на ум, если я его еще не потеряла? Да поднимите же глаза, друг мой! И сейчас, когда светло, посмотрите на меня: видите, какая я старая и безобразная…

Хуан-Тигр послушно поднял свой взгляд, робко взглянув в лицо донье Илюминаде. И – странное дело – увядание и цветение, обычно друг от друга неотделимые, на этот раз проступили на ее лице особенно четко и контрастно, в то же время сливаясь почти до неразличимости, Маслянистый свет лампы придавал ее коже желтоватый оттенок, как у плотной бумаги, выжженной на солнце. Но через эту маску преждевременной и случайной старости пробивалась, сверкая в зрачках, пламенеющая, не тронутая временем юность, которая сохранялась в сердце вдовы, как молодое, крепкое вино, налитое в старые мехи.[19] На донье Илюминаде было платье из тусклого черного сукна, похожего на то, каким обивают гробы, но зеленовато-матовые руки, скрещенные на ровной, почти плоской груди, цветом своим напоминали нежную, свежую древесину только что ошкуренного ствола.

– Да вы, ей-богу, еще совсем не старая и очень симпатичная, вами просто нельзя не восхищаться, вас нельзя не уважать! – с чувством воскликнул Хуан-Тигр. Но тут же, запнувшись, прикрыл глаза, чтобы набраться смелости, и, заикаясь, добавил:

– Н-н-но…

– Но царство мое не от мира сего,[20] – подхватила вдова, поспешив Хуану-Тигру на помощь. – Дайте же мне вашу руку, и мы поклянемся друг другу в дружбе, какой и свет не видывал. Пожмите мне руку. Да сильнее, сильнее, не робейте: ведь я женщина, женщина из плоти и крови, а не какое-то бестелесное существо и не призрак, как это вы себе представляете. Выше голову, друг мой! Ну вот, мы с вами и заключили союз. А это значит, что отныне между нами не будет никаких тайн – ничего, что мы бы постыдились сказать друг другу. Ну как, обещаете мне?

– Обещаю.

– И я тоже, клянусь вам. И вот поэтому-то я сразу и выполню это свое обещание. Как вы себя чувствуете, когда вам прямо в глаза говорят горькую правду?

– Я? A что? Да замечательно, лучше не бывает! Еще чего не хватало… – начал было Хуан-Тигр; он чувствовал себя уже совсем разбитым.

– Ну вот и прекрасно. Тогда слушайте. Девушка, за которой ухаживал Колас, наотрез ему отказала – это вы уже знаете. Она говорит, что скорее умрет, чем станет жить под одной крышей с вами: мол, одно только ваше присутствие приводит ее в ужас, словно вы могильщик, палач или убийца.


Рекомендуем почитать
Обозрение современной литературы

«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».


Деловой роман в нашей литературе. «Тысяча душ», роман А. Писемского

«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».


Ошибка в четвертом измерении

«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».


Мятежник Моти Гудж

«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».


Четыре времени года украинской охоты

 Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...


Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.