Хтон - [69]

Миньонетка сорвала ее, а он, знавший слишком много для семи лет, не позволял ей это сделать. «Хвея — только для мужчин!» — утверждал он, и она подарила ее ему, и хвея была у него до самой помолвки. Была и после, ибо она не стала бы жить у женщины, которая его не любила. Хвея любила своего хозяина и не противилась его возлюбленной до тех пор, пока продолжалась любовь, и пока он был достоин любви.

Миньонетка сорвала ее.

Миньонетка!

Хвея выбрала ее! Миньонетка была ее хозяйкой!

Внезапно все сошлось. Он любил ее, вернее, его кровь миньона любила ее достаточно, чтобы сохранить растение. В конце концов, это она была достойна, а не связанное с ней зло. Хвея отзывалась на искренние чувства и не замечала извращений. Ненависть, которую, по мнению Атона, он ощущал позднее к миньонетке, была ложной ненавистью. Хвею не ввести в заблуждение.

Смерть миньонетки забрала с собой не только злую химеру, но и добрую хвею — вот только хвея, которой владела возлюбленная возлюбленного, не знала, что предмет любви умер. Кокена видела мертвую миньонетку, но не сообразила, что это — хозяйка хвеи, а хвея приняла ее невинную веру за свою собственную. Сущность хвеи была любовь, а не разум. Даже ее ясное суждение о достойности — обманчиво. Она любила мужчину, который, в своей основе, любил самого себя, и отвергала того, кто воистину себя ненавидел.

Если бы даже хвея принадлежала Атону, она бы все равно умерла.

Но он не был осужден. Хвея умерла, ибо он знал судьбу миньонетки и знал о ее связи с хвеей, хотя и не сознавал этого. Когда хвея вернулась к нему и его знанию, ей пришлось умереть.

Атон мог бы взять вторую хвею и подарить ее Кокене. Эта бы не умерла.

Он уже видел дом. В окне горел неяркий свет.

Его продолжали мучить сомнения. Почему Кокена послала его раньше времени? Почему отказывалась прикоснуться к нему? После того, как она посвятила три года жизни заботам об умирающем отце и слишком живучем сыне, перед самым концом своих мучений… — почему она плакала?

«Подумай о дате...»

Да, дата была преждевременной. Но почему? Бедокур наверняка что-то имел в виду.

Атон подошел к дому и без промедления отворил дверь. Какой-то незнакомый человек обернулся ему навстречу — рослый мужчина лет пятидесяти, в расцвете сил, с серьезной внешностью и натруженными руками. В его поведении угадывалась сила — ненавязчивая, но непоколебимая. Это его дядя — Вениамин Пятый, которого он почти забыл.

— Где ты был, Атон? — строго спросил Вениамин.

Его голос был невероятно похож на голос Аврелия. Позади него на диване лежала женская фигура.

— Кокена! — воскликнул Атон, в неуважительной спешке минуя Вениамина. Кокена не шевелилась. Ее светлые волосы безвольно падали с края дивана, почти касаясь пола. — Кокена… я подарю тебе другую хвею…

— Слишком поздно, молодой человек, — сказал Вениамин.

Атон не обращал на него внимания.

— Кокена, Кокена — я выиграл сражение! Злодей побежден. — Ее веки дрогнули, но она не произнесла ни слова. — Кокена! — Атон положил ей на руку ладонь.

Рука была холодна.

«Подумай о дате... Это был год и месяц озноба. Озноб!

Она умирала, пройдя точку возврата».

— Ты думал, племянник, что ее любовь слабее, — пробормотал Вениамин, — потому что она протекает ровно?

Атон наконец понял. Озноб поразил Хвею в первом месяце § 305 и, соответственно, ожидался вновь во втором месяце § 403. Кокена это прекрасно знала, как знал всякий обитатель Хвеи, и могла покинуть планету — не будь у нее на руках в сущности инвалида. Вне планеты не было места, где она могла бы спрятать Атона, — не удалось бы избежать тщательной проверки служащих карантина, которой все еще подвергали каждый корабль, покидавший обреченную планету. Кокена осталась, рискуя заболеть ознобом, — и проиграла! Вместо того чтобы покинуть Хвею к новому началу болезни. Кокена осталась ухаживать за ним и вынуждена была разбудить его, так как один бы он не проснулся — беспомощный, с помраченным сознанием, а то бы и просто умер от наркотиков без присмотра.

Нет, ее любовь не была слабее.

Кокена хотела, чтобы он выиграл свободу, пока она жива и поддерживает его.

Озноб. Атон опознал бы озноб сразу, коснувшись ее, ибо во время их разговора болезнь зашла уже слишком далеко. Кокене наверняка стоило больших усилий не терять сознание и настраивать его на поединок, смысл которого она сама не вполне понимала. И вот поединок завершен, ее роль сыграна — и она прекратила борьбу.

Если, конечно, не сделала этого раньше, когда увидела, что хвея умерла.

Атон нескончаемо долго стоял перед Кокеной на коленях и, взяв в ладонь ее руку, смотрел в спокойное лицо. Знала ли она, что в третий раз он ее не предал? Слезы навернулись ему на глаза, когда холод перетек из ее руки в его руку, в его дух.

«Моя любовь к тебе, — думал он, — моя любовь к тебе не слабее. Все, что раньше ты делила с миньонеткой, принадлежит теперь тебе одной. Моя вторая любовь сильнее первой».

Она лежала без движений.

Атон, сраженный, опустил голову.

— Цена свободы слишком велика, — пробормотал он.

Раздался настойчивый стук в дверь.

— Это Хтон, — сказал Атон Вениамину, не скрывая более свою полутелепатию.