Хрустальная сосна - [3]

Правда, не все считали так. Мой лучший друг Славка из отдела стандартизации как-то раз в сердцах заявил, что на тягловых дураках вроде меня и держится вся порочная практика. То есть когда колхозники пьют, а инженеры вместо них работают. И, разумеется, цитировал при этом песню Высоцкого про доцентов на картошке. В принципе навалился он на меня зря: практика действительно была порочной, и я сам с этим не спорил. Но от того, что отказался бы ехать в колхоз конкретно я - или даже забастовали бы мы вместе с ним - ничего бы не изменилось. Потому все определялось именно нашей системой. А с системой бороться бесполезно. К тому же я был молод и здоров. И не мог тайно не признаться, что перспектива помахать руками на свежем воздухе прельщала меня больше, чем сидение за кульманом в июльскую жару.

Хотя… если честно, я и кульман свой тоже любил. Мне нравилось чертить. Смотреть, как под точными движениями руки возникают на ватмане опорные точки, прямые линии, как ровно ложатся изгибы по лекалам, образуя постепенно уже что-то узнаваемое. И даже порой трехмерное, хотя и вычерченное на плоском листе. Я получал от этого процесса непередаваемое удовольствие. И не важно было, что с такой работой справится квалифицированная чертежница не только без высшего, но даже без среднего специального образования. Дело в том, что я воспринимал адекватно сам себя. И давным-давно, в детстве, когда большинство еще мечтало стать космонавтами, артистами или академиками, я совершенно четко осознавал свою обыкновенность. Я знал. что таких, как я, встречается в среднем десять десятков на сотню. Что нет и не было никогда во мне ни талантов, ни даже каких-то отдельных способностей. И закономерным было то, что в свое время я закончил самый заурядный политехнический институт, стал обычнейшим из обычных дипломированным инженером и попал по распределению в этот абсолютно не выдающийся НИИ. И отсюда уже вся моя жизнь оказалась размеренной на этапы, каждый из которых был четко оформлен во внешние и временные границы. Сейчас я сидел над чертежами и спецификациями; что меня не напрягало, поскольку я этому научился и мог делать достаточно быстро и хорошо.

Я знал, что по прошествии некоторого периода сам собой сделаюсь старшим инженером вроде Мироненко и буду заниматься уже не отдельными изделиями, а проектами в целом. Если все пойдет нормально - а иначе и не может быть - то еще через какой-то промежуток времени я должен был стать начальником группы. То есть вообще ничего сам, только получать задания и распределять их между рядовыми сотрудниками - вроде меня нынешнего. Ну, а потом следовало ожидать, что я мог пойти выше. В заместители начальника отдела. И дальше, и дальше… Спокойно и без интриг, если все само собой повернется и ляжет под ноги. Я в этом не сомневался. поскольку был не хуже всех прочих. Не лучше, конечно, тоже - но это меня мало волновало.

Честно говоря, дальние перспективы меня не особо волновали. Ведь впереди у меня оставалась еще почти целая, только чуть-чуть прожитая жизнь.

А сейчас мне было всего двадцать четыре года, я лишь пару лет назад получил диплом, и меня не тяготили мои чертежи. Но вот моя жена Инна этого не понимала. И не пыталась, и даже не желала понять. Она-то как раз обладала не только способностями, но и вполне определенным талантом. Она была биологом; причем, пожалуй, стоило сказать именно Биологом с большой буквы. Будучи моей ровесницей, Инна окончила университет на год раньше меня, потому что с шести лет пошла в школу. Сразу же осталась в аспирантуре и, не дожидаясь положенных трех лет, успела защитить кандидатскую диссертацию. Но на этом не остановилась; ей была невероятно интересна собственная работа, она без напряжения уезжала на все лето в экспедиции, в любой момент срывалась в командировки. И бесконечно общалась на разных конференциях общается с коллегами - такими же упертыми талантами, как и она.

И она- то как раз постоянно мне твердила, что я за своими чертежами прожигаю жизнь, пустив ее на самотек. Вместо того, чтоб попытать себя в чем-то другом. Интересном, могущем захватить по-настоящему.

Я отшучивался. Она просто не хотела сознавать, что мы с нею сделаны из разного теста, хоть и жили четыре года под одной крышей. Что я, в отличие от нее, был совершенно обычным и мог довольствоваться самой простой жизнью.

И у меня не имелось никакого желания менять эту жизнь в угоду каким бы то ни было неясным перспективам. Которых в общем-то и не было.

Уйдя после обеда с работы, я отправился по магазинам. Мне срочно требовались запасные струны для гитары: вчера, осмотрев инструмент, я обнаружил, что на третьей порвалась оплетка. В принципе струна совсем еще не умерла. Но в колхозе, где играть придется по несколько часов каждый вечер в течение целого месяца, оплетка рассыплется на мелкие кусочки и начнет дребезжать. От такой игры не будет удовольствия никому. Ни мне, ни слушателям. Да, я не мог признаться, что игра на гитаре была одним из моих самых любимых занятий. И важной побудительной причиной, толкающей меня в колхоз. Хотя возле костра отсутствовала нормальная акустика, голос сразу уносился в пустоту и быстро гас, не достигая настоящих высот звучания, но все-таки не было большего удовольствия, чем ночная игра. Именно там, среди друзей - как прежних, так и вновь обретенных - я чувствовал, что оправдываю свое земное существование. Ведь именно гитара для меня была единственным средством выражения той малой малости, которая, вероятно, во мне все-таки присутствовала, выделяя из общей массы.