Хрупкая душа - [27]

— Шон не хочет, чтобы Уиллоу ставили стержни.

— Погоди-ка… Ты разве не в Бостоне на памидронатных уколах?

— В Бостоне. И Розенблад сегодня опять затронул эту тему. Он уже целый год уговаривает нас, а Шон всё откладывает. А Уиллоу, между тем, продолжает ломать кости.

— Несмотря на то что в итоге так ей будет лучше?

— Несмотря на это.

— Ну что ж. Тогда отвечу тебе одним-единственным словом: «Лисистрата».[1]

Я расхохоталась.

— Я и так уже целый месяц сплю с Уиллоу на диване. Если я пригрожу Шону, что перестану с ним спать, это будет довольно-таки нелепая угроза.

— Вот ты сама и ответила на свой вопрос. Расставь свечки, закажи устриц, надень сексуальное бельишко, то-сё… И когда он совсем разнежится, попроси еще раз. — Я услышала чей-то голос со стороны. — Роб говорит, что результат гарантирован.

— Спасибо ему за вотум доверия.

— Кстати, не забудь передать Уиллоу, что нос и большой палец у человека — одинаковой длины.

— Правда? — Я прижала руку к лицу, чтобы проверить. — Она будет в восторге.

— Ой, черт, меня вызывают! Почему дети не могут рождаться в девять часов утра?

— Это риторический вопрос?

— И круг замыкается. До завтра, Шар.

Нажав «отбой», я еще некоторое время смотрела на трубку. «В итоге так ей будет лучше», — сказала Пайпер.

Верила ли она в это сама? Верила ли безоговорочно? Не только в случае с операцией — во всех случаях, когда хорошая мать согласится на экстренные меры?

Я не знала, хватит ли мне мужества хоть когда-то подать иск об «ошибочном рождении». Даже абстрактное заявление: мол, не всем детям стоило являться на свет, — звучало достаточно жестко, а этот иск означал еще один шаг вперед. Этот иск был равносилен заявлению, что одному конкретному ребенку — моему ребенку — лучше было не рождаться вовсе. Какая мать сможет выйти на трибуну перед судьей и присяжными и выразить сожаление, что ее дочь живет в этом мире?

А вот какая: или та, что совсем не любит свою дочь, или та, что любит ее слишком сильно. Та, что произнесет любые слова, лишь бы помочь своей дочери.

Но даже если я смирюсь с этим моральным парадоксом, меня не перестанет тревожить другое обстоятельство, а именно то, что иск мне пришлось бы подавать против лучшей подруги.

Я вспомнила поролоновую подстилку, которой мы раньше выкладывали дно твоей коляски. Иногда, взяв тебя на руки, я видела, что на поролоне остался твой след — как память о тебе, как призрак. След тут же исчезал, словно по волшебству. Несмываемая отметка, оставленная мною на Пайпер, несмываемая отметка, оставленная ею на мне, — а вдруг их все-таки можно смыть? Все эти годы я верила Пайпер, что никакие анализы не выявили бы твоего ОП, но она ведь говорила только об анализах крови. И словом не обмолвившись о том, что другие внутриутробные обследования — скажем, ультразвук — могли бы обнаружить признаки болезни. Кого она оберегала — меня или все же себя?

«Ей это не принесет никакого вреда, — прошептал мой внутренний голос. — Для этого есть страховка от преступной небрежности». Но нам это принесет огромный вред. Чтобы доказать, что ты можешь на меня положиться, я готова была потерять друга, на которого могла положиться еще до твоего рождения.

В прошлом году, когда Эмма и Амелия еще учились в шестом классе, учитель физкультуры подошел к Эмме, ожидавшей конца матча, сзади и обнял ее за плечи. Безобидный, скорее всего, жест, но придя домой, Эмма призналась, что ей было неприятно. «Что же мне делать? — спрашивала у меня Пайпер. — Понадеяться на презумпцию невиновности или кинуться на него матерью-волчицей?» Не успела я и рта открыть, как она уже приняла решение: «Речь идет о моей дочери. Если я не попытаюсь ее защитить, то буду сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь».

Я любила Пайпер Рис. Но тебя я любила больше.

Слушая громкий стук своего сердца, я достала из заднего кармана визитку и набрала номер, пока не прошел запал.

— Марин Гейтс, — послышалось на том конце провода.

— Ой… — Я запнулась от удивления. В столь поздний час я рассчитывала на автоответчик. — Я не ожидала вас услышать…

— А кто это?

— Шарлотта О’Киф. Мы с мужем приходили к вам в офис пару недель назад насчет…

— Да-да, я помню.

Я намотала металлическую змейку шнура на руку, представляя, какие слова вот-вот понесутся по этому шнуру, — прямо во вселенную, где станут реальностью.

— Миссис О’Киф?

— Да. Я… я хотела бы подать иск.

Последовала непродолжительная пауза.

— Давайте договоримся о встрече. Мой секретарь завтра вам перезвонит.

— Нет, — покачала я головой. — То есть я не против, но дома меня завтра не будет. Я сейчас в больнице с Уиллоу.

— Мне очень жаль.

— Нет-нет, она в порядке. В смысле, не то чтобы в полном порядке, но это стандартная процедура. Мы вернемся домой в четверг.

— Я сделаю пометку в ежедневнике.

— Хорошо. — Мне перестало хватать воздуха. — Хорошо.

— Передавайте привет всей семье, — сказала Марин.

— У меня к вам вопрос… — сказала я, но Марин уже повесила трубку. Я прижала трубку к губам, ощутила ее металлический привкус. — Вы бы это сделали? Вы бы поступили так на моем месте?

«Если вы хотите осуществить звонок, — подсказал мне механической голос оператора, — нажмите на рычаг и наберите номер еще раз».