Хронография - [21]

XLVII. Мне рассказывал позже отец моего рассказа[37] (этот человек хорошо знал и очень любил меня): «Он два или три раза подходил ко мне в столице, но ни я и никто другой, к кому он приближался, его не узнали». Избегнул он и недремлющего ока Орфанотрофа и не попался даже ему, хотя его неожиданное исчезновение обеспокоило власти, которые его искали и старались задержать. Затем, если можно так сказать, незаметно для людских глаз он прибыл в болгарскую землю, но не сразу объявился перед всеми, а по очереди приходил то к одному, то к другому, заводил речь об отце, будто о постороннем ему человеке, превозносил его род и мимоходом выяснял, предпочли бы мятежники истинного отпрыска мнимому, если бы вдруг обнаружился какой-нибудь из сыновей Аарона, или же не обратили на него внимания, поскольку всю власть получил уже самозванец.

XLVIII. Поняв же, что все отдают предпочтение бесспорному потомку перед сомнительным, он решился втайне назвать себя одному человеку, которого знал как горячего приверженца его рода, а тот припал к его коленям, поцеловал ноги, но затем, дабы не иметь уже никаких сомнений, попросил показать тайный знак – было это темное пятно на правом локте, покрытое густыми волосами. Увидев и его, он с еще большим пылом стал целовать его в шею и грудь, и они уже вдвоем принялись за дело: поочередно являлись то к одному, то к другому и еще шире распространили известие. В конце концов большинство склонилось в пользу родного семени, но единовластие как бы превратилось в многовластие, так как одни предпочитали этого, другие – того, но затем обе стороны заключили между собой союз[38], примирили предводителей, и те стали жить вместе и советоваться друг с другом, хотя каждый из них и держал соперника на подозрении[39].

XLIX. Но Алусиан предупредил злой замысел Долиана, неожиданно схватил его и отрубил ему нос и выколол глаза[40] (то и другое кухонным ножом), и все скифское племя вновь подпало под единую власть. После этого Алусиан не сразу подался к императору, но собрал войско, двинулся в поход, напал, потерпел поражение, спасся бегством и только тогда, поняв, что не так-то легко бороться с ромейским царем, и вспомнив о дорогих ему людях, тайно дал знать императору, что если сподобится царского благоволения и прочих милостей, то отдаст в его руки себя и все свое достояние. Император принял это предложение и вновь, согласно его желанию, вступил в тайные переговоры с болгарином. В конце концов Алусиан приблизился к нашему войску вторично, якобы для сражения, но неожиданно оставил свой строй и перешел к императору[41]. Самодержец удостоил его высшей чести[42] и отправил в Византий, а уже раздираемый враждой и еще не нашедший себе нового вождя народ обратил в бегство, победил и вновь надел на него ярмо, от которого тот только что избавился[43]; после этого Михаил в блеске и величии вернулся во дворец, ведя с собой многих пленных, в том числе людей весьма у них знатных и самого их мнимого князя с отрезанным носом и без глаз.

L. И вот он торжественно въезжает в столицу, а весь народ высыпает ему навстречу. Видел тогда его и я: он трясся на коне, как покойник на катафалке, а его пальцы, державшие поводья, были, как у гиганта, – каждый толщиной и величиной с руку (до такой степени воспалилось его нутро), лицом же он и вовсе не походил на себя прежнего. Таким образом прибыл он во главе триумфальной процессии во дворец, а пленных заставил пройти через театр и показал ромеям, что воля может поднять и мертвых, а рвение к прекрасным делам – одолеть телесную немощь.

LI. Но не смог он ни до конца победить природу, ни осилить болезнь: постепенно и незаметно подкравшись, она уже начала распускать узы его тела. Приближенные самодержца до поры до времени пытались скрыть его недуг и совещались между собой, как избежать бунта в государстве, но когда о царской болезни заговорили повсюду и слух о ней распространился по всему городу, эти мысли перестали их волновать и думали они уже лишь о том, как бы не упустить из своих рук государственной власти. О них хватит.

Постриг императора

LII. Прежде чем переселиться из этого мира, самодержец ищет духовного переселения, расстается с царской властью, с которой все равно вскоре должен был распрощаться, освобождается от всех земных пут и обращается к богу; а чтобы ему не мешали совершать это переселение и исповедоваться богу, он покидает дворец и переходит, вернее – его переносят носильщики, в монастырь, который сам основал[44]. Оказавшись уже в стенах обители, он простирается на полу храма и молит бога, чтобы тот позволил ему предстать перед ним и принял его после кончины как чистую и угодную ему жертву. Вымолив таким образом милость и благосклонность божества, он отдал себя в руки жрецов и восприемников его добровольно принесенной и благосклонно принятой жертвы. А те, став от него по обе стороны, пропели всевышнему молитвы, предваряющие жертву, совлекли с Михаила царские пурпурные одеяния и надели священный плащ Христа, сняли покров с его головы и возложили венец спасителя, а затем, осенив крестом его грудь и спину и опоясав его мужеством против духов зла, удалились. И случилось это все по его воле и желанию.