Хроники заводной птицы - [7]

Она кашлянула.

– В последнее время я только об этом и думаю. Потому, наверное, что у меня каждый день столько свободного времени. Когда нечего делать, мысли убегают далеко-далеко – так далеко, что не уследишь.

Девушка убрала палец с моего запястья и допила колу. Льдышки звякнули на дне стакана.

– За кота не переживайте – я скажу, если Нобору Ватая покажется. Не открывайте глаза. Сейчас он, конечно, бродит где-то тут. Может появиться в любую минуту. Нобору Ватая приближается. Я знаю: он идет – пробирается в траве, пролезает под калиткой, останавливается понюхать цветочки. Он все ближе и ближе, шаг за шагом. Представьте себе его.

Я попробовал вообразить кота, но у меня получалось лишь очень расплывчатое темное изображение, как на контурной фотографии. Проникая сквозь веки, солнечный свет расшатывал и рассеивал тьму внутри меня, и нарисовать в уме четкий образ кота было невозможно. Вместо этого выходил неудачный портрет, искаженная неестественная картина: некоторые черты имели сходство с оригиналом, но самого главного не хватало. Я даже не мог припомнить, как он ходит.

Девчонка вновь коснулась моего запястья, рисуя на нем кончиком пальца непонятный знак. Будто отозвавшись на него, в мое сознание стала пробираться какая-то другая темнота – она отличалась от той, что я ощущал прежде. Вероятно, я засыпал. Не хотел, но все происходило вопреки моей воле. Тело казалось мертвым – чужим трупом, утопающим в брезентовом покрытии шезлонга.

В этой темноте я увидел только четыре лапы Нобору Ватая, четыре бесшумные коричневые лапы на мягких, словно резиновых, подушечках, и они беззвучно прокладывали где-то дорогу.

Но где?

«Всего десять минут», – говорила та женщина по телефону. Нет, она была неправа. Иногда десять минут – это не десять минут. Они могут растягиваться и сжиматься. Это я знал точно.

* * *

Когда я проснулся, вокруг никого не было. Девчонка испарилась, ее шезлонг по-прежнему стоял впритык к моему. Полотенце, сигареты и журнал лежали на месте, но стакан и магнитола исчезли.

Солнце понемногу клонилось к западу, тень одной ветви дуба забралась мне на колени. Часы показывали четверть пятого. Я выпрямился и огляделся. Просторная лужайка, высохший пруд, забор, каменная птица, кусты золотарника, телевизионная антенна. И никаких следов кота. Или девчонки.

Не вставая с шезлонга, я взглянул на кошачью тропу и стал ждать, когда она вернется. Прошло десять минут, но ни кот, ни она не появились. Ничто вокруг не шевелилось. Такое чувство, будто я страшно состарился, пока спал.

Поднявшись, я посмотрел на дом: он тоже не подавал признаков жизни. Ослепительный блеск заходящего солнца отражался в стеклах. Мне надоело ждать, я пересек лужайку и, выйдя на дорожку, направился домой. Кота я не нашел, но старался изо всех сил.

* * *

Вернувшись домой, я постирал белье и приготовил все для простого ужина. В половине шестого задребезжал телефон, выдал двенадцать звонков, но я не подошел. Даже после того, как он смолк, звон висел в сгущавшемся мраке, будто застывшая в воздухе пыль. Твердые зубчики шестеренок постукивали в прозрачном корпусе настольных часов, зависших в пространстве.

А что, если написать стихотворение про Заводную Птицу? – осенило меня, но первые строки никак не приходили в голову. Да и понравятся ли такие стихи школьницам? Вот в чем вопрос.

* * *

Кумико вернулась домой в полвосьмого. Последний месяц она приходила все позже и позже – нередко возвращалась после восьми, а бывало – и после десяти. Теперь, когда я сидел дома и взял на себя кухонные хлопоты, ей уже не надо было торопиться. Она рассказывала, что у них в редакции не хватает людей, вдобавок недавно заболела одна из сотрудниц.

– Извини, – сказала Кумико, – столько работы, а от девочки, которую взяли на полставки, никакого толку.

Я направился на кухню и принялся готовить: жаренная в масле рыба, салат и суп мисо [4]. Жена, расслабившись, сидела за кухонным столом.

– Где ты был в полшестого? – спросила она. – Я звонила сказать, что немного задержусь.

– Масло кончилось. Ходил в магазин, – соврал я.

– А в банке был?

– Конечно.

– А кот?

– Не нашел. Ходил по дорожке к заброшенному дому, как ты сказала, но его там нет. Наверняка забрел куда-то подальше.

Кумико не ответила.

Когда после ужина я вышел из ванной, Кумико потерянно сидела в гостиной, не зажигая света. В серой блузке, в темноте, на корточках она напомнила поставленный не на свое место чемодан.

Вытирая волосы полотенцем, я сел на диван напротив жены.

– Кот умер, я уверена, – проговорила она еле слышно.

– Да ну, глупости, – ответил я. – Я думаю, он где-то здорово развлекается. Есть захочет и вернется. Помнишь, один раз уже так было? Когда мы жили в Коэндзи [5]…

– Сейчас – другое дело, – промолвила она. – Сейчас все не так. Я знаю. Кот умер. И гниет где-нибудь в траве. Ты искал в траве у пустого дома?

– Нет. Дом, может быть, и пустой, но он ведь кому-то принадлежит. Я не могу просто так там лазить.

– Где же ты тогда искал? Могу поспорить, ты даже не пытался. Потому и не нашел.

Я вздохнул и снова стал вытирать волосы полотенцем. Хотел что-то сказать, но осекся: Кумико плакала. Ее можно понять, она любила кота. Он появился у нас вскоре после свадьбы. Я бросил полотенце в плетеную корзину в ванной и пошел в кухню за холодным пивом. Дурацкий выдался день. Дурацкий день дурацкого месяца дурацкого года.