Хроники разрушенного берега - [2]

Кроме того, этот самолётик мог садиться на лыжах (и даже колёсах) на самые малопригодные площадки – замёрзшие озёра, обширные галечниковые косы, пространства мелкощебнистой горной тундры. Командир эскадрильи Зырянского авиаотряда Николай Т-ов даже хвастался, что всегда сядет в радиусе одного километра от любой точки, которую заказчик поставит на карте. Конечно, Т-ов привирал, как положено нормальному лётчику, но рациональное зерно в его рассуждениях имелось. На лыжах Ан-2 мог сесть даже на кочкарную тундру, если эти кочки были прикрыты снегом.

Начальник группы учётчиков Валерий Александрович обсуждал с командиром экипажа предстоящий маршрут. Всё это происходило в общей комнате маленькой аэропортовской гостиницы на шесть номеров, где на печке побренькивал чайник, на специальных крючках сушились унты, два других члена экипажа играли в нарды (называвшиеся почему-то «кичей»), а остальные учётчики пили чай, вполуха прислушиваясь к разговору «старших».

Учётчик Валера Бурзайкин двадцати трёх лет от роду был самым младшим в компании. И, как самого младшего, его постоянно шпыняли. Даже место на борту ему досталось самое замухрышистое – на откидном стуле возле двери, в которой тоже был прорезан иллюминатор. И смотреть Бурзайкин по бортовому расписанию должен был не вперёд, а назад – выглядывать тех животных, которые пропустили над собой самолёт, оставаясь неподвижными, а потом побежали в противоположную сторону. То есть тех, которых не увидел первый учётчик. Подбирать хвосты, одним словом. Бурзайкин взял три коробка спичек, лежавших на столе, и подбросил их в воздух. Ему доставляло удовольствие смотреть, как они падают.

Алексеич, самый пожилой член группы, неторопливо разлил чай по двум термосам, нарезал хлеб и переложил его сервелатом. Всё это он завернул в бурую бумагу и пристроил в небольшой рюкзачок, куда упаковал ещё запасной комплект варежек, носков и водолазный свитер верблюжьей шерсти. Алексеич был очень запасливым человеком. И обладал завидным чувством времени. Потому что в тот момент, когда он закончил оборачивать термосы тёплыми вещами и зашнуровал рюкзак, руководители полёта закончили совещаться и командир экипажа протянул планшет с картами второму пилоту – оформлять документы на маршрут.

– Сколько сегодня? – услышал Бурзайкин вопрос штурмана.

– Нормально. Около тысячи семисот.

«Это он про километры налёта, – подумал Бурзайкин. – Стало быть, будем болтаться в воздухе около семи часов. Полный рабочий день. Неподвижно и на морозе, угу».

Экипаж и учётчики облачились в тяжёлые меховые костюмы, унты и огромные собачьи шапки. Была в те годы такая занятная мода на советском Севере: считалось, что у настоящего Большого Начальника шапка должна сама сниматься в дверях об косяк.

Но это были очень тёплые шапки.

У Валеры Бурзайкина даже и шапки собачьей не было. А был у него выданный со склада в лаборатории кожаный лётный шлем, идеально выполняющий функции термоизоляции, но делающий его обладателя похожим на смешного яйцеголового марсианина.

Бурзайкин со вздохом напялил на голову окаянный головной убор, делавший его предметом постоянных насмешек всей группы, и… по совершенно непонятному наитию сгрёб все три спичечных коробка в карман.

Это непроизвольное движение он будет потом вспоминать всю жизнь…

На мороз из гостиницы можно было попасть только через несколько шлюзов-тамбуров. И если в первом из них температура была ещё вполне терпимой, то в третьем лицо человека уже обжигал мертвящий космический холод.

На улице же воздух можно было резать ножом, как студень.

– Что за весна такая проклятая, – выругался начальник группы Валерий Александрович. – Уже вторая декада марта пошла, а морозюга давит, как в феврале!

– Какая уж есть, – философски заметил Алексеич, и восемь человек, скрипя массивными войлочными подошвами унтов по разрыхлённому колёсами бензовозов снегу, зашагали к самолёту, возле которого уже суетились аэродромные механики.

Учётчики заняли свои места в тусклом дюралевом вагоне фюзеляжа, и самолёт, прорубив положенное время винтами на полосе, развернулся против ветра и неторопливо начал обычный разбег по направлению к горизонту.

Через двадцать минут земля приняла привычный для аэронаблюдателя вид – взбитого белого одеяла, поросшего в складках густой чёрной шерстью древесной растительности. Самолёт лёг на курс и принялся отрисовывать детали русла, чтобы протянувшиеся по обеим сторонам реки полосы леса и кустарника попадали в поле зрения учётчиков с обоих бортов.

Долина реки Калдан здесь расширялась среди невысокой холмистой местности, образуя широкую, в три километра, внутреннюю дельту трёх рек, стекавших с хребта Обручева. По условиям задачи учётный маршрут должен был начинаться с устья притока Буоннах, идти по нему двести километров до перевала в верховьях, затем переваливать в бассейн Индигирки и дальше следовать уже по её притокам.

Однако штурман в неразберихе проток и стариц внутренней дельты пропустил устье как Буоннаха, так и следующей реки, Андыливана, и принял за устье Буоннаха только уходящий на северо-восток от направления основного маршрута приток Чистагай. Все реки не имели чётко выраженных географических примет, которые можно было заметить на карте масштаба 1:500 000, и поэтому все участники маршрута долгое время были убеждены, что самолёт следует вверх по Буоннаху.