Хроники Птеродактиля - [26]

Отец открыл не сразу. Держа палец на звонке, Степан даже подумал, что старик окончательно оглох. Однако через несколько показавшихся длинными минут что-то зашелестело, затрещало и старая крашеная дверь со скрипом, нехотя открылась.

Отец повис на шее сына. Причитая и глотая навернувшиеся слезы, он впился сучковатыми пальцами в руку Степана и, словно боясь, что сын убежит, потащил его в комнату.

— Что, батя, занеможил, или просто соскучился?

Степана растревожила перемена, случившаяся с отцом за то время, что не виделись: заострившийся нос возвышался над впавшими щеками, кожа пожухла и стала какой-то серой. И руки — они не то чтобы тряслись, но их будто сжимала судорога. Видно было, что отец свыкся с этим недугом, научился поддерживать одну руку другой.

— Удар у меня был. Уж с месяц как случилось, думал, не выкарабкаюсь. Да видать, не придет мой час, пока с тобой не поговорю. Раздевайся, ставь чайник, а я прилягу. Знобливо мне сегодня, да и шатает еще после удара-то.

Степан ринулся в прихожую, разделся, внес на кухню гостинцы, включил газ, вспомнив в который раз, что опять забыл купить электрический чайник. За кухонными хлопотами он успокоился и почувствовал, что совсем не готов ни к какому серьезному разговору.

На стене висела фотография деда в военной форме. Даже на фотографии глаза деда буравили каждого, кто проходил мимо. Степан с детства помнил этот взгляд — просверлит до затылка и воткнется в душу. От деда редко что можно было скрыть, а обмануть деда было невозможно.

— Слушай, что скажу. Да перестань на деда пялиться, не икона. Совсем не икона. Грешник он великий, об этом и разговор. Умирать мне, видно, скоро придется, и твое одиночество мне как бревно под ноги. Мечтал, что внуков увижу или хотя бы снохой полюбуюсь, — не довелось. А вот близкая родня у тебя сыскаться может. Либо в Омске, либо в Москве. В Питере нет у тебя никого. Кроме меня.

— Что за родня? — услышав про Омск, Степан даже дернулся, будто привидение почуял. Последние события испортили сон, а нехватка сна путает мысли, — это Степан усвоил давно, поэтому быстро подавил мистику и вернулся к реальности: — Я всех помню: Омск не наш город, а в Москве только знакомые, никакой родни.

— Бабка твоя живет и здравствует. А теперь сядь и послушай совсем уж необъяснимую вещь. Дошел до меня слух, что на этом свете еще небо коптит, кто бы ты думал? Вот именно, — твоя прабабка.

Степан опустил глаза. Медленно, загибая палец за пальцем, он нервно просчитывал какие-то даты. Лицо отца выдавило подобие ухмылки и стало еще страшнее.

— Что, прикинул годы? То-то и оно, многовато выходит. А старуха живет и живет. И не старше дочки, то есть бабки твоей, выглядит.

«Зря я не взял сюда Бориса. Расскажу — не поверит. Нутром он почуял, где разгадки лежат, оттого и просился со мной в Питер. Отца нельзя оставлять одного».

Степан снова не мог уснуть. Забылся к утру. Портрет деда плавно переместился в сон… Степан все пытался пальцем поковырять глаз на фотографии деда. Палец легко вошел в мягкий глаз, веки сомкнулись, сжав палец, и голова деда медленно выплыла из рамы. Ужас сковал рот, крик не получался. Руки вылезшего из фотографии деда дергали за плечо: «Я здесь, я здесь!» — кричал дед. Степан проснулся.

— Я здесь! — кричал испуганный отец.

Утром все показалось другим и не страшным. Ну живет где-то бабушка и еще одна бабушка. При чем тут их с Борисом дела? Отец что-то про Омск узнал, — проверим. Надо решать вопросы по мере их поступления, глядишь, некоторые и исчезнут. Рассудительность собственных мыслей Степану понравилась, и он бодро пошел ставить чайник.

На Ленинградский вокзал Борис пришел за минуту до приезда Степана. Сутки, отмеренные на поездку, превратились в неделю. Перезванивались ежедневно. Борис нервничал, подозревая, что Степан оттягивает возвращение в Москву сознательно. Кончались студенческие каникулы. Преподавательское расписание на это полугодие уже не сулило много свободного времени. Кафедру покинули еще два доцента, и их нагрузку распределили оставшимся, в том числе и Борису.

— Скудеет образование, — вслух произнес Борис и увидел выходящего из вагона Степана.

— Что за загадки ты мне привез? — Борис нарочито небрежно не стал дожидаться ответа, полез в карман за зажигалкой. Раскуривая сигарету, повернулся спиной к ветру и едва не обжегся, услышав:

— Та старуха из Омска — моя прабабка. Живет. До сих пор.

— Adhibenda est in iocando moderatio[5], — провозгласил Владимир, наблюдая за Сашиными переживаниями, — не грусти, поэт, там нет ни предательства, ни конкуренции. Потому что там нет тебя. До сих пор не привык? Оставь чувства. Они тебе здесь только кажутся. Стремись к покою здесь, получишь радость там. И не шути больше. Не принято, — назидательно произнес Владимир и направился к древним мудрецам.

— Как образумить ее? Она не видит опасности, — Саша не отставал от Владимира, мешая тому беседовать с Питтаком[6].

Голова вождя склонилась в сторону Саши:

— Advenrsus necessitatem ne dii quidem resistunt[7], — процитировал Питтак сам себя и буднично посоветовал: — Не лезь, сама поймет, что делать.