Хроники Птеродактиля - [23]

Принял, дурачок, эту смерть по воле своей, видно…

Люся Григорович десятый год жила в Лондоне. Она не любила Великобританию, но еще больше не любила Россию. Бывая в Москве, всегда звонила Елене.

Люся считала, что с Еленой у нее почти мистическая связь.

— Ты только вдумайся в эти совпадения: твой Дима и мой Валентин мало того что ровесники, они родились в один и тот же день. И дело не только в наши детях, внуки — твой Ванечка и наша Сашенька — тоже практически ровесники, не удивлюсь, если они когда-нибудь поженятся. Мы с тобой общаемся по схеме: я гуляю — ты навстречу.

Лена угрюмо слушала, иногда слабо поддакивала. Рядом с Люсей было неуютно. Люся была членом Союза писателей и когда-то в юности считалась неплохим поэтом. Писательскую организацию в те времена покорила Люсина восторженность, необычные словосочетания, ее вездесущность и неутомимость.

«К пенсионным годам пора меняться, — думала Лена, давно разгадав лукавство этих приятельских отношений. — И почему, когда ищут дурака, всегда приходят ко мне?» — этот вопрос Лена задала себе по привычке.

Приезды Люси Анатолий называл «наездами» — такими бесцеремонными и настырными были посягательства Люси на их семейный уклад.

— Куда сегодня нас хотят пристроить? — Анатолий знал, что разговор с Люсей сведется к тому, чтобы вытащить их с Еленой из теплого домашнего уюта в какое-нибудь творческое сборище для того, чтобы их семья влилась в массу зрителей-почитателей, предварительно, за лошадиную цену, приобретя входной билет, затем купила желательно несколько экземпляров ее новотворческой продукции и после выступления поэтессы долго-долго восхищалась ее талантом.

В этот раз звонок Люси был особенно некстати. Анатолий стоял у плиты и обреченно ждал, когда же закипит молоко. Звонок Люси выдернул Лену из кухни, и она сбросила на Анатолия всю процедуру приготовления ужина. Картофель еще не сварился, молоко для пюре не закипало, у рыбы поджарился один бок, и ее следовало перевернуть. Анатолий вспомнил, как в прошлый раз, переворачивая котлету, он разломил ее на две части, пытался склеить, потом решил оставить как есть, заявив: «Тебе котлета, а мне фрикадельки».

— Сколько можно разговаривать? — Анатолий устал от кухонного дежурства. — Рыбу переверни, сгорит.

Вернувшись к плите, он бросился к кастрюле с молоком, забыв об осторожности, схватил ее голыми руками, донес до подставки и сморщился от боли. Войдя на кухню, Лена застала мужа за разглядыванием обожженной ладони и вяло заметила:

— Дня не проходит без травмы, что за беспомощность… Ну вот, есть причина не ходить к Люсе, врать не придется, — ворчала Лена, покрывая руки мужа пенкой от ожогов. — Представляешь, Люся осваивает сейчас фотоискусство. Выпустила серию открыток с фотографиями цветов из своего сада и чуть ли не насильно заставляет меня ехать к какому-то киоску, чтобы накупить этих открыток для себя и всех знакомых.

— Совсем свихнулась, — Анатолий перевел дыхание. Боль стала стихать, и чужая бесцеремонность уже казалась не такой противной. — Давай поужинаем.

Ели, как всегда, молча. Каждый думал о своем.

Мысли Анатолия лениво двигались в сторону чего-то приятного. А приятным после зарубцевавшегося инфаркта были воспоминания. О тех днях, когда возраст не чувствуется, а здоровье о себе не напоминает.

Люсины звонки уже в который раз всполошили мысли о тех редких днях, когда время принадлежит только тебе, его можно транжирить, и на это есть силы. Анатолий сам себе улыбнулся, подошел к шкафу и опустил руку за ряд высоких, ровно выстроившихся книг, где в тайном укрытии хранились только ему известные вещицы.

В молодости Анатолий любил фотографировать. Постепенно стала увеличиваться коллекция редких стоп-кадров, стать случайным свидетелем которых ему удавалось. Особенно его радовали игривые или двусмысленные позы, в которые, думая, что их никто не видит, попадали не совсем простые люди. У него был отличный фотоаппарат, фотографии получались качественные. Некоторые из них публиковались и даже удостаивались премий.

За книгами, в своеобразном тайнике, лежало то, что Анатолий не показывал никому.

В то лето ему едва исполнилось семнадцать. На Черноморское побережье Анатолий приехал не с родителями, как обычно, а с двумя приятелями, жившими в том же подъезде. Они были старше, учились в университете, и родители им доверяли.

Прибыли в курортный городок ранним утром, когда дикий пляж был пуст и чист, а воздух еще не успел накалиться. Быстро побросав вещи, помчались купаться. Анатолий прихватил фотоаппарат.

Обходя большой камень, они остановились пораженные открывшейся картиной.

Две девушки загорали обнаженными. Их спокойное бесстыдство жаркой волной накатило на Анатолия.

— Снимай скорее, — у приятеля запылали щеки, — редкий кадр, не потеряй!

Анатолий лихорадочно снимал, то поднимаясь на камень, то перебегая к другому, то лежа на гальке, выискивая лучшие ракурсы, играя освещением и радуясь, что тихие всплески волн, укачивая девушек, заглушают его неприличную суету. Девушки переговаривались, меняли позы, и при этом глаза их были прикрыты.

— Видишь, темные очки не надевают, хотят и на лице иметь ровный загар, — приятель шептал в самое ухо, обдавая Анатолия разгоряченным дыханием. — Что, уже пленка кончилась? Идем домой, сохранить пленку надо до Москвы. Там отпечатаем спокойно и качественно.