Хроники Птеродактиля - [20]
Надя зашла в храм случайно, помянуть мать — благо что оказалась в тот день недалеко от Елоховской. Ее удивило, что в будний день кроме «хромых и убогих» пришли помолиться двое мужчин, по виду успешных и не бедных. Один из них, тот, что худощавее и угрюмее, показался ей знакомым — точно, на похоронах Василия видела.
«Он смотрит на меня. Видно, тоже узнал. Подойти — не подойти?» — Надя не решалась двинуться с места. Вдруг этот худощавый, дернув напарника за рукав, стремительно направился к выходу.
Вечером, набрав Настин номер, Надя поведала подруге о встрече в храме. К удивлению Нади, Анастасия так сильно заинтересовалась происшедшим, что предложила собраться у нее как можно скорее. Надя чувствовала, что это было не любопытство. «Что-то происходит, — думала Надежда. — Я сама виновата: дела, дела, не до подробных расспросов. А ведь что-то происходит, я чувствую».
Утром, придя на работу, Надя, как обычно, сняла сапоги, сунула ноги в рабочие, растоптанные туфли, сделала шаг и поняла, что туфли свое отслужили, пора выбрасывать. «В чем же мне сегодня работать? — подумала Надя. — Кажется, в кладовке лежат какие-то. Пусть старые, зато целые». Открыв кладовку, Надя включила свет, нашла туфли — ничего, выглядят прилично, и, совсем уж собираясь закрыть кладовку, увидела портфель.
«Унесу-ка я домой этот раритет», — подумала Надя, проводя рукой по портфелю. На пальцах отпечатались серые следы пыли. Надя засмотрелась на грязные ладони и не заметила вошедшую помощницу.
— Надежда Петровна, давно хотела спросить, это чье?
Кукольный ротик скривился в сторону портфеля так брезгливо, что Наде захотелось этот портфель тут же выбросить.
— Ничье, — огрызнулась Надя, — старые бумаги, захвачу домой, — разберусь. А ты — работай. Рабочий день начался.
Надя тщательно вымыла руки. Влажной тряпкой протерла портфель и еще раз вымыла руки. Медленно, стараясь не растерять возникшее вдруг предчувствие, Надя присела и задумалась. Воспоминания повернули ее в сторону того злополучного дня. Что-то не давало ей покоя. Мысленно прокрутив все события утра, когда она наткнулась на портфель, Надя поняла причину беспокойства. Это — тень, мелькнувшая в проеме. Очертания тени были ей знакомы. То есть принадлежали знакомому ей человеку. Кому?
Надя напряженно вспоминала, кто же из знакомых мелькнул в том проеме и так назойливо вошел в сознание?
Устав от насилия над памятью, Надя взяла портфель и решительно направилась к двери. Спустя минуту зазвонил мобильник. Настя просила приехать к ней. Просила настойчиво, повторив несколько раз, что надо собраться всем — и Лена приедет, и Карина, так что отказы не принимаются, в чем есть, с чем есть — так и приходи. Прямо сейчас.
Надя вздохнула, посмотрела на портфель и снова засунула его в кладовку.
Спустя час она звонила в дверь Анастасии.
— Сама заварила кашу и сама же опаздываешь, — Лена, сидя напротив часов, следила за стрелками, убеждаясь в раздражающей непунктуальности подруг.
Карина, всего на десять минут приехав позже Елены, молчала и старалась не раздувать напряжение. Что за характер у этой Ленки, ведь не на поезд опаздываем — могла бы и не заметить.
— Короче, мне угрожают, и я в опасности, — Настя решительно посмотрела на подруг и остановила взгляд на Надежде. — Что этот Степик делал в соборе? Грехи замаливал или по мою душу благословение ходил получать? С кем, говоришь, он там свечки ставил? Ты почему так Васькину куртку рассматриваешь? Я не буду трогать его вещи, пока не пройдет сорок дней. Где он бросил ее тогда, — пусть там и лежит.
Надя очнулась от оцепенения:
— У тебя есть что-нибудь в холодильнике? Я с работы, да и девчонки поели бы.
Не дожидаясь ответа, пошла в кухню, открыла холодильник и стала придумывать, что бы смастерить сейчас к столу побыстрее и поаппетитней.
Выложив на середину блюда несколько оставшихся ложек салата, вскрыла мясную и колбасную нарезки. Аккуратно, двумя хороводами ровные куски копченого мяса и колбасы обрисовали холмик салата, придав большому блюду праздничный вид. Еще в холодильнике нашлась отварная картошка, пучок укропа, почти нетронутая курица и кусок засохшего сыра. А на столе в целлофановом пакете лежало много-много хлеба. «Да, трудно думать о калориях в нашей суматошной жизни», — Надя вздохнула и принялась хозяйничать. На сковородке уже растаял кусок сливочного масла, обжаривались ровные кубики картошки, на другой сковороде покрылась корочкой курица. Обмакнув куски хлеба в молоко с растопленным сливочным маслом, Надя посыпала их натертым сыром и укропом, — получился целый противень горячих бутербродов. Духовка раскалилась, минут семь — и готово. Надя радостно блюдо за блюдом передавала Елене, и та торжественно относила еду в гостиную.
— Надька, ты супер! — Карина восхищенно поправляла принесенные Анастасией тарелки, незаметно протирая приборы, завершала сервировку сидя, боясь потревожить стихшую на сегодня боль в боку.
— Последнее время Василий носил эту куртку? — Надя еще сама не понимала, почему так интересна куртка, почему куртка кажется ей отдаленно знакомой и почему так важно узнать, в ней ли Василий ходил этой зимой?
Я был примерным студентом, хорошим парнем из благополучной московской семьи. Плыл по течению в надежде на счастливое будущее, пока в один миг все не перевернулось с ног на голову. На пути к счастью мне пришлось отказаться от привычных взглядов и забыть давно вбитые в голову правила. Ведь, как известно, настоящее чувство не может быть загнано в рамки. Но, начав жить не по общепринятым нормам, я понял, как судьба поступает с теми, кто позволил себе стать свободным. Моя история о Москве, о любви, об искусстве и немного обо всех нас.
Сергей Носов – прозаик, драматург, автор шести романов, нескольких книг рассказов и эссе, а также оригинальных работ по психологии памятников; лауреат премии «Национальный бестселлер» (за роман «Фигурные скобки») и финалист «Большой книги» («Франсуаза, или Путь к леднику»). Новая книга «Построение квадрата на шестом уроке» приглашает взглянуть на нашу жизнь с четырех неожиданных сторон и узнать, почему опасно ночевать на комаровской даче Ахматовой, где купался Керенский, что происходит в голове шестиклассника Ромы и зачем автор этой книги залез на Александровскую колонну…
Сергей Иванов – украинский журналист и блогер. Родился в 1976 году в городе Зимогорье Луганской области. Закончил юридический факультет. С 1998-го по 2008 г. работал в прокуратуре. Как пишет сам Сергей, больше всего в жизни он ненавидит государство и идиотов, хотя зарабатывает на жизнь, ежедневно взаимодействуя и с тем, и с другим. Широкую известность получил в период Майдана и во время так называемой «русской весны», в присущем ему стиле описывая в своем блоге события, приведшие к оккупации Донбасса. Летом 2014-го переехал в Киев, где проживает до сих пор. Тексты, которые вошли в этот сборник, были написаны в период с 2011-го по 2014 г.
В городе появляется новое лицо: загадочный белый человек. Пейл Арсин — альбинос. Люди относятся к нему настороженно. Его появление совпадает с убийством девочки. В Приюте уже много лет не происходило ничего подобного, и Пейлу нужно убедить целый город, что цвет волос и кожи не делает человека преступником. Роман «Белый человек» — история о толерантности, отношении к меньшинствам и социальной справедливости. Категорически не рекомендуется впечатлительным читателям и любителям счастливых финалов.
Кто продал искромсанный холст за три миллиона фунтов? Кто использовал мертвых зайцев и живых койотов в качестве материала для своих перформансов? Кто нарушил покой жителей уральского города, устроив у них под окнами новую культурную столицу России? Не знаете? Послушайте, да вы вообще ничего не знаете о современном искусстве! Эта книга даст вам возможность ликвидировать столь досадный пробел. Титанические аферы, шизофренические проекты, картины ада, а также блестящая лекция о том, куда же за сто лет приплыл пароход современности, – в сатирической дьяволиаде, написанной очень серьезным профессором-филологом. А началось все с того, что ясным мартовским утром 2009 года в тихий город Прыжовск прибыл голубоглазый галерист Кондрат Евсеевич Синькин, а за ним потянулись и лучшие силы актуального искусства.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)