По палубе, загруженной ящиками, коробками, сумками забегали матросы. Ожила крякалка и триколор на мачте тоже задвигался как-то неожиданно энергично и бодро. Катер заложил круто вправо и пошел на сближение.
— Эх — сокрушался Карась. — Догоним ведь! Что же они… Кнопка… а…
На сейнере катер заметили. Суета началась крупная. Побегом руководил капитан. Сильная, миловидная женщина, одетая в ушитый выстиранный полевой комбинезон. Она отдавала краткие, опытные, но с женской размытостью по выметенным углам, приказы:
— Сеть, Яремчик, сеть! Не порви, дьявол!
Лебедка выбирала из воды мелкоячеистую сеть. Подбирал ее, подтягивал к борту длинный косматый парень в турецком с золотыми вышитыми на пузе буквами.
— Че ей станется сетке этой. Не авоська тещина.
— Кофту не порви! Ленка за ней в Петропавловск гоняла. Ким, Ким! Володя! Что там?
Сидящий на носу пухлый кореец обернулся.
— Кажись 25-й. Савельевна.
— Точно говори.
Кореец снова поднес бинокль к глазам.
— Точно. Точно тебе говорю. Петрович идет.
— И че ты лыбишься! Че лыбишься? Ким. — закричала капитан — Бегом к Рушничке. Сваливай рыбу поживей.
Ким и Рушничка, бородатый, мордатый мужик, широкими снежными лопатами сгребали и бросали за борт рыбье еще живое чешуйчатое серебро. На палубе появился худой мальчишка в черной бейсболке с американским орлом и облупившимися буквами USA.
— Семка. Дуй вниз, кому сказала.
— Там что, папа идет? — спросил мальчик.
— Папа. Я тебе дам, папа. Дуй, говорю с палубы, кому сказала.
Капитан старалась не смотреть в сторону приближавшегося катера.
— Что? Что? Коля, родненький.
— Не, Савельевна… — из трюма выбрался перемазанный механик в вдвешной тельняшке.
— Сдох наш, япошка. Как есть сдох.
— Коленька, ты же можешь…
— Не, Савельевна. — механик уселся на палубе, вытащил пачку бело-коричневого Памира.
— Вот если бы наш Краснопартизанский машиностроительный… А здесь нет. Сгорела хренотень и сдох Мицубиси. Сгорела хренотень а КАПМАШ тока пропердится. Восток и Запад и вместе им не сойтись — неожиданно Киплингом закончил свое выступление механик. Окутался клубами сизого пахучего дыма. Сидел неподвижно пока катер не подошел совсем вплотную. Сейнер качнулся с одного борта на другой, но его капитан устоял на месте. На катере открылось окошечко. Оттуда сначала появился сильный локоть, а затем победное лицо с грустными запорожскими усами.
— Здорово, ребята. Че, не клюет?
— Здравствуй, Аркадий Петрович — нестройно отозвались рыбаки.
— Капитан у вас какой-то невеселый. Че, капитан, обломилось? Обломилось…
— Чего ты лыбишься, Парамонов? — Савельевна перешла в наступление.
— Прыгаешь на своем драндулете. Вот и прыгай.
— Это ты, Катя, зря…
— Прыгай, прыгай… Водитель помидоронесущей маршрутки.
— Привет, пап…
— Семка, я где тебе сказала быть?
— Сынок… — запорожские усы пошли в разные стороны. Аркадий Петрович снял пиночетовку и вытер лоб.
— Гляди, что у меня есть…
Капитан вытащил яркий сверток и бросил его сыну. Это была модель боевого корабля.
— Ух, ты. Клево.
— Что сказать надо, Семка — вмешалась мама.
— Спасибо, папа.
— Скажи-скажи ему сынок… Просто зла на тебя не хватает, Парамонов. Если бы мы эту рыбу продали уже бы в следующем году в новый дом въехали. А теперь…
— Ты меня, Катя, на слезу не бери…
— Да ну тебя… — отмахнулась Катя — Когда дома будешь?
— Недельки через две… Вы теперь куда?
— К Лебяжьей Балке… Ваших там нет?
— Катя!
— Дурак ты, Парамонов.
— Сема.
— А?
— Не сломай боевое судно… И это мамку нашу это… Понял? Касатонов! — крикнул капитан. Молодой матрос с пачкой цветных листовок, перекрещенных бечевкой, подбежал к борту и бросил ее на палубу сейнера.
— Что это? — спросила Катя.
— Наглядная агитация.
— Все голоснем. — отозвался механик. — Москва для Шершавкина это то что надо. Это такой человек. Даже тюрьма от него бегает.
Механик с кривой улыбкой смотрел на листовку в своей руке. Там был изображен довольно молодой человек с припухлыми детскими щеками и взрослыми пожилыми глазами. На Шершавкине был двубортный пиджак цвета консервированных оливок и узкий атласный змеиный галстук. От плеча Шершавкина шла вверх рука с бело-розовым кулачком зефирной консистенции. Тем не менее надпись под портретом была брутальна и щетиниста.
— Вор знай свое место!
— Дорогой ты наш, — окурок Памира с тихой невозмутимой медлительностью жег лицо Шершавкина. — Одно-мандатник.
— Куда? А ну подбери. — закричала Савельевна. Механик скомкал проженную листовку и бросил ее в мятую топливную бочку.
— Не дома, Савельевна, — огрызнулся механик.
— Так и не в гостях. — двусмысленно срезала его капитан. — Давай в трюм. Качай япошку или сколько мы будем здесь табанить. Сил на вас нет. Парамонов?
— Ась. — капитан катера высунулся из окошка вслед за неизменным локтем.
— Все. Уходишь, Парамонов?
— Ухожу, Кать…
— Уходит. — проворчала Катя. — А шарфик где?
— Вот.
— Горло замотай. Не хватало еще ангину в дом принесешь… Чего ржешь?
— Ничего… Спасибо, Катя.
— За что?
— А за все… Семка.
— Ай.
— Мамку береги.
Катер отходил от сейнера деликатно, почти не качаясь. На палубе стояла Катя и просто смотрела непростым взглядом. Карась взглянул на Мию.
— Так оно, кнопа…
— Что? — спросила Мия.
