Хроники неприкаянных душ - [31]

Феликс легко представлял Октавия, поскольку за свою жизнь видел много его потомков — бледных, безмолвных, с изумрудно-зелеными глазами и чудесными ярко-рыжими волосами. Не заподозрил ли Иосиф, слушая бормотания повитух, что Октавий и есть истинный седьмой сын?

«Когда Октавий чуть подрос, отец привел его к монастырю, не желая более терпеть сына в своем доме. Отрок дичился людей и с рождения не вымолвил ни слова. Проникнувшись милосердием, Иосиф повелел братьям и сестрам принять о нем заботы. Прошло время, и Иосиф стал свидетелем чуда. Не ведавший никакого учения отрок умел писать буквы и числа. И, Господи, не просто буквы и числа, а имена детей Твоих смертных и грядущие дни их рождения на свет и упокоения. Пророчества сии вселили в Иосифа страх и восхищение. Ибо неведомо было, порождение ли это дьявола или луч Божественного света. Иосиф созвал совет мудрецов монастырских, где они создали Орден Имен. Мудрецы рассудили, что пророчества отрока не дьявольских рук дело. Ибо, будь это так, он не пришел бы под их надзор. Значит, его рукой водит провидение Господне. В день, когда совпали во множестве числа, почитающиеся святыми, Вседержитель вдохнул жизнь в это смиренное существо, нареченное людьми Октавием, и избрал его гласом Своего Божественного откровения. Когда совет завершился, отрока препроводили в скрипторий, дали гусиное перо, чернила и пергамент и позволили предаться его истинному призванию».

Боль в голове становится нестерпимой, и Феликс поднимается, чтобы приготовить себе чай с хинином. В большом зале он шевелит в очаге угли, добавляет пару поленьев. Скоро вода в свисающем с его руки железном чайнике вскипает. Он заваривает чай и ковыляет в опочивальню, чтобы продолжить чтение:

«Минули годы. Отрок Октавий вырос, стал мужчиной, но продолжал заниматься тем же. День и ночь он усиленно трудился, плодя листы пергамента, исписанные пророчествами о рождении и смерти рабов Божьих, которые братья переплетали в книги. За все это время Октавий так и не молвил ни слова и ни с кем не водил дружбы. Приглядывали за юношей приставленные к нему сестры. В один судьбоносный день юного Октавия охватила животная похоть, и он насильно овладел бедной девушкой-послушницей, которая понесла от него, а потом родила дитя, мальчика с таким же странным ликом, как у отца. Отрок подрос и сел рядом с отцом. Теперь уже они двое продолжили записывать пророчества о судьбах душ человеческих».

* * *

Горький чай облегчает боль настоятеля, позволяя ему читать последний кусок, начатый прошлой ночью, быстрее:

«С тех пор прошли века. Писцы рождались и отходили к призвавшему их Господу. Охранители из Ордена Имен сменяли друг друга в бесконечном бдении, заботясь, чтобы род писцов не пресекался. Библиотека выросла до немыслимых размеров, и братья из Ордена вырыли под землей обширные залы, где держали священные книги вдали от чужих глаз. Там же, по соседству, погребали останки почивших писцов.

Многие годы я был скромным приором на Вектисе, преданным слугой настоятеля Болдуина, верным сподвижником Ордена Имен. И я признаюсь Тебе, Господи, что со скорбью в душе благословлял молодых сестер на соитие с писцами, полагая, что исполняю Твою волю. Чтобы пророчества не прерывались.

Я давно потерял счет бессловесным младенцам, рождавшимся на свет, чтобы с гусиным пером в руке занять место на скамье в зале писцов рядом со своими братьями, но хорошо запомнил один случай еще в молодости, когда одна из сестер принесла не мальчика, а девочку. Возможно, такое случалось и в прошлом, но при мне больше никогда. Девочка была пригожая, зеленоглазая, рыжая, тоже молчунья, однако дара писать у нее не было. Имени девочки в моей памяти не сохранилось. В двенадцать лет ее отдали в жены проезжему купцу-иудею по имени Гассоне, торговавшему зерном. Он увез ее с острова, и что потом с ней стало, мне неведомо».

* * *

Закончив читать, Феликс макает перо в чернильницу и дописывает последние листы послания. Затем, отложив перо, прислушивается к стрекоту сверчков и крикам чаек. Ждет, пока высохнет написанное. Черноту ночи в окне сменяет рассветная серость. Скоро с колокольни собора донесется звон, призывающий на молебен Первого Часа, и нужно будет найти в себе силы отслужить его. Он ковыляет к постели, ложится и закрывает глаза. Боль чуть отступила, и во всем теле появилась благодатная легкость, будто с плеч сняли тяжелую ношу.

Со звоном колоколов настоятель поднимается, вздыхает и начинает готовиться к мессе. В дверь стучат.

— Войди, — произносит он, чуть повысив голос.

Появляется брат Виктор, молодой монах, чья обязанность была заботиться о гостях и странниках. Он редко приходит в дом настоятеля.

— Отец, прошу меня миловать. Я ждал, когда зазвонят колокола.

— Что у тебя, сын мой?

— Ночью к воротам явился странник.

— Он получил приют?

— Да, отец.

— Почему ты решил поведать об этом мне?

— Странник назвал свое имя, Лука, и попросил передать вам это. — Виктор протягивает настоятелю свернутый в трубочку лист пергамента.

Феликс развязывает узел, распрямляет лист и бледнеет. Брату Виктору приходится подхватить старика под мышки, чтобы он не упал.