Хроники любви - [51]

14. И тут у меня появилась идея

Ведь всех умерших где-то регистрируют! Рождения, смерти — должно же быть в городе такое место, офис или бюро, в котором за всем этим следят. Там должны быть папки. Куча папок с данными о тех, кто родился и умер в Нью-Йорке. Иногда, когда едешь на закате по хайвею Бруклин — Куинс, видишь тысячи могильных плит. Горизонт ярко освещен, небо окрашено в оранжевый цвет, и появляется странное ощущение, будто электроэнергию для города вырабатывают те, кто здесь похоронен.

И я подумала, что, возможно, найду запись и о ней.

15. На следующий день было воскресенье

За окном шел дождь, я сидела и читала «Улицу крокодилов», которую взяла в библиотеке, и гадала, позвонит мне Миша или нет. Прочитав предисловие, я поняла, что напала на след — в нем говорилось, что автор жил в маленьком городке в Польше. Я подумала: либо Джейкоб Маркус очень любит польских писателей, либо дает мне ключ к разгадке. Точнее, он дает его моей матери.

Книга была небольшая, и я прочла ее за полдня. В пять часов вернулся промокший до нитки Птица. «Начинается», — сказал он, касаясь мезузы на кухонной двери и целуя свою руку. «Что начинается?» — не поняла я. «Дождь». — «Завтра он должен кончиться», — сказала я. Налив себе стакан апельсинового сока, Птица выпил его залпом и пошел к себе в комнату, поцеловав по пути еще четыре мезузы.

Дядя Джулиан вернулся из музея, где занимался своими исследованиями. «Ты видела, какой скворечник соорудил наш Птица? — спросил он и, взяв с кухонного стола банан, принялся чистить его над мусорным ведром. — Впечатляет, не правда ли?»

Но в понедельник дождь не прекратился и Миша не позвонил, поэтому я надела плащ, достала зонтик и отправилась в Нью-Йоркский городской архив, где, как писали в интернете, и хранились записи о рождении и смерти.

16. Чемберс-стрит, дом 31, комната 103

«Меремински, — сказала я мужчине в круглых черных очках, который сидел за столом. — М-Е-Р-Е-М-И-Н-С-К-И». — «М-Е-Р», — сказал он, записывая. «Е-М-И-Н-С-К-И», — сказала я. «И-С-К-И», — сказал человек. — «Нет, — сказала я. — М-Е-Р…» — «М-Е-Р…» — сказал он. «Е-М-И-Н», — сказала я, и он сказал: «Е-И-Н». — «Нет! — сказала я. — Е-М-И-Н…» Он тупо уставился на меня. Тогда я сказала: «Может быть, я вам напишу?»

Он посмотрел на имя. Потом спросил, не приходится ли мне Альма М-Е-Р-Е-М-И-Н-С-К-И бабушкой или прабабушкой. «Да», — ответила я, решив, что так дело пойдет быстрее. «Так кем?» — уточнил он. «Пра». Он посмотрел на меня, откусил заусенец, потом куда-то вышел и принес коробку с микрофильмами. Когда я вставляла первую катушку, пленка застряла. Чтобы привлечь внимание человека за столом, я помахала ему рукой и показала на перекрутившуюся пленку. Он вздохнул, подошел ко мне и расправил ее. После третьей катушки я приспособилась делать это сама. Так я прокрутила все пятнадцать. Альмы Меремински в этой коробке не оказалось, и тогда он принес мне другую, а потом еще одну. Я отошла в туалет, а на обратном пути купила в автомате колу и пакетик пирожных «Твинки». Он тоже вышел и вернулся со «Сникерсом». «А вы знаете, как выжить в условиях дикой природы?» — спросила я, чтобы завести разговор. Лицо его слегка дернулось, и он поправил на носу очки. «Что ты имеешь в виду?» — «Ну, например, вы знаете, что большая часть арктических растений съедобна? Конечно, за исключением некоторых видов грибов». Он удивленно поднял брови, и я сказала: «А вы знаете, что, питаясь одним кроличьим мясом, можно умереть от голода? Это документально подтверждено: люди, которые пытались выжить, умирали, съев слишком много крольчатины. Если есть только постное мясо — например, кроличье, — можно заработать, ну… В общем, это вас убьет». Человек выбросил остатки «Сникерса» в корзину.

Потом он пошел и принес четвертую коробку. Через два часа у меня начали болеть глаза, а конца видно не было. «А она не могла умереть после 1948 года?» — спросил человек, которому явно было не по себе. Я ответила, что это вполне возможно. «Так что ж ты сразу не сказала! Тогда ее свидетельства о смерти здесь нет!» — «А где оно?» — «В Нью-Йоркском департаменте здравоохранения, в отделе записи актов гражданского состояния, — сказал он. — Уорт-стрит, дом 125, комната 133. Все смерти после 1948 года идут к ним». «Здорово!» — подумала я.

17. Самая большая ошибка моей матери

Когда я вернулась домой, мама, свернувшись калачиком на диване, читала книгу. «Что читаешь?» — спросила я. «Сервантеса». — «Сервантеса?» — «Это самый знаменитый испанский писатель», — сказала мама, переворачивая страницу. Я уставилась на нее. Иногда я гадаю, почему она не вышла замуж за какого-нибудь известного писателя вместо простого инженера, влюбленного в дикую природу. Тогда бы ничего этого не случилось. Сейчас она бы сидела за ужином со своим мужем, известным писателем, обсуждала бы с ним достоинства и недостатки других известных писателей и принимала бы нелегкое решение, кто же из них достоин посмертной Нобелевской премии.

Вечером я набрала Мишин номер, но бросила трубку после первого же гудка.

18. Наступил вторник

Дождь все не прекращался. По пути к метро я прошла мимо пустыря, где Птица устроил брезентовый навес над кучей хлама, которая выросла почти до двух метров в высоту. Он укрепил ее, обвязав мешками для мусора и старыми веревками. Из кучи торчал шест, который, возможно, был предназначен для флага.