Хроники любви - [26]

Неужели буду кормить ее черствыми булочками? Я попросил таксиста остановиться возле большого магазина и подождать несколько минут. Купил ветчины, свежего хлеба и коробку овощного салата. Когда прибежал обратно… сердце по-заячьи трепыхнулось — такси на месте не было. Какой я идиот. Она спокойненько уехала, и поужинает совсем в другом месте, разве нужен ей свидетель своей неудачи. Тут я услышал гудки и глянул в ту сторону. Мое такси меня ожидало, оно просто переместилось на несколько метров вперед.

Но ужинал я всё равно один. Она вдруг передумала ехать ко мне. Сказала, что совсем забыла, и ее ждут в другом месте. Так всегда говорят женщины, когда хотят отказаться. Пока я ходил за покупками, она, видимо, по-другому оценила ситуацию и решила, что… Лучше бы я ей предложил черствые булочки, чем вот так… Но телефон свой она всё же мне дала, как бы в утешение. И сказала, бросив взгляд на мой увесистый пакет и открывая дверцу: «Приятного аппетита…». Поиздевалась напоследок. Может, и номер телефона соврала. Но проверять я пока не хотел. Я всю жизнь предпочитал иллюзии.

Мама так и называла меня — иллюзионист. Правда жизни мне всегда была не нужна, она меня коробила. Мое детство прошло ужасно. Я был, можно сказать, на самом дне. Или, говоря правильным языком, имел среди сверстников очень низкий статус. Несмотря на имя Рембо, которое я себе придумал — вместо Рема, или Ромы — как меня называла мама. Чтобы повысить себе цену, звучного имени оказалось недостаточно, но я для заветного статуса был готов на многое.

Так, у меня стали появляться разные и ценившиеся среди одноклассников предметы: значки, блокнотики, ручки, яркие безделушки. Я ими щедро делился, ведь эти вещички мне ничего не стоили, они не принадлежали никому. Но однажды я едва не попался в книжном магазине, и больше заходить туда не рисковал. И быстро догадался о других источниках. Теперь я уже ничего не раздавал, я только брал.

Сосед по парте как-то увидел у меня ластик со знакомой картинкой, другой мальчик поднял с полу выскочивший у меня из пальцев маленький ножик и закричал: «Где ты его взял, это мой!». Мою сумку вытряхнули на пол… Ни о каком статусе больше речь идти не могла. Ни маме, ни директору я объяснить свои поступки не мог. Нашел и всё.

Меня перевели в другую школу. Чтобы я обрел новый и хороший статус. Но я уже не мог остановиться. И всё, что я «находил», я рассовывал дома по ящикам и углам, но мама обнаруживала, и разборки начинались по новой. Я не мог ничего объяснить. Мне просто сильно хотелось это делать, и последствия меня почему-то не слишком волновали, они только будоражили и создавали новые иллюзии: «а если я вот так… а если я здесь… а вот я возьму эту штучку… и никто не узнает, и мне ничего не будет…». Порой я действовал не спонтанно, а тщательно всё планировал. И тогда получал большее удовлетворение от результата, ощущение, что я могу всё. И эта иллюзия была самой лучшей и прекрасной. Я поменял еще две школы, но меня уже ничего не могло изменить.

Всё же я получил образование, даже успешно закончил университет. Среди сокурсников пользовался тем самым хорошим статусом, который ускользал от меня в школе. Я у них ни разу ничего не… Для удовлетворения моей страсти теперь находились другие места, более интересные. Как и предметы, которые я брал в этих местах, были значительно интереснее прежних ручек и блокнотиков. Эти супермаркеты, там витрины сами намекают: «возьми и иди». Есть товары, не маркированные специальным магнитным маячком, и таких немало. А можно эту штучку оторвать — умеючи всё можно. Иногда меня задерживали, но отпускали — вид у меня такой, что в рассеянность и забывчивость верили безоговорочно. Отличный костюм, или пальто, всё прекрасно выглядит, очки к тому же чисто профессорские. И улыбка стеснительно-извинительная. Ну забыл, задумался, и положил в сумку, с кем не бывает. Потом я придумал, как подстраховаться. Из-за этого Лиза меня и бросила. Хотела мой пиджак почистить или погладить — уж не знаю, и увидела пришитые внутри рукавов карманы. Она решила, что это уже слишком. И сказала тихо: «Рем, а ты ведь не клептоман. Может, и был им когда-то, а сейчас нет. Ты делаешь всё сознательно. А, Рем? Ты отдаешь себе отчет в том, что совершаешь. Рембо, ты вор. Нет, ты — мелкий воришка. Я думала, ты болен, а ты совершенно здоров». Её голос к концу тирады задрожал.

Лиза была не права. Я себя не считал ни больным, ни здоровым. Я такой как есть. В меру высокий, в меру красивый, в меру спортивный — каратист Рембо. Не устраиваю — скатертью шоссе! Лишь бы я сам себя устраивал, человек должен быть в ладу с самим собой. Как только этот баланс нарушается, тогда плохо. Тогда страдания, переживания, нервные горячки и суициды с девятого этажа — всего этого добра полно в телевизоре.

Я ей тогда ответил на обвинения: «Брось, Лиз. Ты другого мужика нашла, так и скажи, не юли». У нее аж слезы в глазах закипели. Хотела что-то сказать, а только рот открывала, как рыба. И кинулась собирать чемодан. Я ушел, чтобы не наблюдать эту картину на публику. Демонстративно надел другой пиджак. Сходил в магазин, купил всякой ерунды — орешков, чипсов… и прихватил дорогую шоколадку в красивой обертке — мелочь, но приятно. Пиджаков у меня несколько, но фасон один.