Хроники Известного космоса - [4]

Сказано – сделано. С тех пор как мы совершили здесь посадку, я постоянно ловил себя на желании поддерживать максимально высокую температуру жидкости Эрика.

– Вроде все остальное в норме, – подытожил я. – Правда, пустеет твой пищевой резервуар.

– Ничего, это последний рейс.

– Да. Прости, Эрик, кофе готов.

Я вышел. Беспокоило меня только одно – «печень» напарника. Слишком уж сложно она устроена, слишком легко может отказать. Если прекратит поставлять сахар в кровь, Эрик умрет. Тогда умру и я, потому что Эрик – это корабль. Если я умру раньше Эрика, он долго не протянет, а перед смертью сойдет с ума от бессонницы. Ему ведь не заснуть, пока я не настрою протезы.

Допивая кофе, я услышал его возглас:

– Обалдеть!

– Что такое? – Я был готов броситься наутек.

– Тут только гелий!

Он был изумлен и возмущен, но не испуган. Я успокоился.

– Хоуи, я определил: это гелий-два. Наш монстр целиком состоит из него. Абсурд!

Сверхтекучая жидкость, способная двигаться вверх по склону? Из гелия-два?

– Абсурд в кубе. Эрик, тормози. Образец не выбрасывай. Проверь на примеси.

– На что проверить?

– На примеси. Мое тело – это оксид водорода с примесями. Если здесь они достаточно сложные, то в совокупности с гелием это может быть живой организм.

– Других веществ тут много, – ответил Эрик, – но мне не определить точно количественный и качественный состав. Надо везти эту тварь на Землю, пока работают наши холодильники.

Я встал:

– Значит, стартуем?

– Стартуем. Было бы неплохо добыть еще один образец, но нет смысла ждать, когда испортится первый.

– Хорошо, пойду пристегнусь. Эрик…

– Да? У нас есть пятнадцать минут, пока не подлетит ионный двигатель. Иди готовься.

– Нет, подожду. Эрик, знаешь, я надеюсь, что оно неживое… что гелий-два именно так и должен себя вести.

– Почему? Неужели не хочешь прославиться, как я?

– Слава – это, конечно, хорошо, но что-то не нравится мне подобная форма жизни. Очень уж она чуждая, холодная. Мыслимое ли дело, чтобы из гелия-два создавались организмы? Такого даже на Плутоне не случилось.

– Вероятно, они кочевники – с первыми проблесками рассвета отползают на ночную сторону. Здешние сутки для этого достаточно длинны. А вообще, ты прав: вряд ли где-нибудь в космосе найдется другая планета с такой же стужей на поверхности. Мое счастье, что у меня не слишком сильное воображение.

Через двадцать минут мы взлетели. Внизу осталась кромешная тьма, и только Эрик, подсоединенный к радару, какое-то время рассматривал купол. Тот сокращался, пока не уместился на экране целиком. Под этой многослойной толщей льда скрывалось самое холодное в Солнечной системе место – там, где полночь пересекала экватор на черной спине Меркурия.

Штиль в преисподней

Я чувствовал, что снаружи все раскалено. В кабине же было светло, сухо и прохладно, даже зябко, как в современном офисном центре в летний зной. За двумя маленькими окошками – непроницаемо темно в просторах Солнечной системы и настолько жарко, что мог расплавиться свинец. Плюс давление, как в океане на глубине трех сотен футов.

– Смотри: рыба, – сказал я, просто чтобы внести какое-то разнообразие.

– Жареная или вареная?

– Не знаю. Кажется, за ней тянется след из хлебных крошек. Наверное, жареная. Эрик, ты только представь! Жареная медуза.

– Это обязательно? – шумно вздохнул он.

– Обязательно. Единственный способ увидеть что-то стоящее в этом… супе? Тумане? Кипящем кленовом сиропе?

– В раскаленном неподвижном мраке.

– Точно.

– Кто-то придумал эту фразу, когда я был ребенком, после новостей о зонде «Маринер-2». Извечный раскаленный неподвижный мрак, горячий, словно печь, под толстым слоем атмосферы, сквозь который не проникает ни луч света, ни дуновение ветерка.

– Сколько снаружи градусов? – спросил я, поежившись.

– Тебе, Хоуи, лучше не знать. У тебя слишком богатое воображение.

– Я это переживу, док.

– Шестьсот двенадцать.

– Я это не переживу, док!

Под нами расстилалась Венера, планета любви. Тридцать лет назад фантасты только о ней и писали. Наш корабль неподвижно висел под брюхом цистерны с водородным горючим «Земля – Венера» на высоте двадцати миль. Цистерна почти опустела, и из нее получился отличный аэростат. Мы будем оставаться на плаву, пока внутреннее давление равно внешнему. Задача Эрика – регулировать давление в цистерне за счет контроля температуры водорода. Мы брали образцы атмосферы через каждые десять миль спуска, начиная с трехсот миль, и снимали показания температурных датчиков через более короткие промежутки. Спустили малый зонд. Данные, полученные с поверхности, лишь подтверждали то, что мы и так уже знали о самом жарком мире Солнечной системы.

– Температура только что поднялась до шестисот тринадцати, – сообщил Эрик. – Все сказал, что хотел?

– Пока да.

– Ну и прекрасно. Пристегнись. Мы снимаемся с якоря.

– Счастливый день! – воскликнул я и принялся распутывать аварийную сетку над кушеткой.

– Мы сделали все, ради чего прилетели. Разве нет?

– Я и не спорю. Смотри, я пристегнулся.

– Угу.

Я знал, почему ему не хочется улетать. Мне тоже не слишком хотелось. Мы четыре месяца тащились до Венеры, чтобы неделю покружить вокруг нее и провести меньше двух дней в верхних слоях атмосферы. Столько времени потрачено впустую!