Хроники Фрая - [6]
Следует ли удивляться тому, что в такой обстановке и с уже укоренившимся во мне физиологическим влечением мое сознание быстро обнаружило преступную связь между сахаром, желанием, удовлетворением, желанием, удовлетворением и позором. Все это — за годы и годы до того, как на меня свалились еще более лютые ужасы и пытки полового влечения, напечатлев на сердце моем и нутре примерно ту же картину, — но, разумеется, покрыв и то и другое ранами более глубокими и мучительными. Все-таки умею я драматизировать собственную особу, не так ли?
Поскольку 90 процентов моих однокашников выглядели невосприимчивыми к подобного рода травмам, самокопанию, стыду и соблазну, я и поныне, оглядываясь назад, гадаю, не был ли я особенно слабым, особенно чувствительным и особенно чувственным.
Чтобы платить за сладости, я крал в магазинах, в школе и, что самое позорное, у других мальчиков. Воровство производилось мной, как и поедание сладостей, в состоянии почти экстатическом. Еле дышащий, с остекленелым взором, я обшаривал раздевалки и столы, и нутро мое жгли опасения, восторги, ужас и страстное отвращение к себе. Ночами я совершал набеги на школьные кухни, набрасываясь на буфеты, в коих хранились огромные — хватило бы и на общий школьный обед — блоки мармелада, в которые я впивался зубами, точно лев в антилопу.
Я рассказал в «Моав» о том, как староста изобличил меня во владении контрабандными сладостями, жевательной резинкой и лимонными помадками, источником которых мог быть только деревенский магазин >†. Я уговорил тогда безмолвно преклонявшегося передо мной добрейшего мальчугана по имени Банс понести за них наказание вместо меня. За мной уже числилось столько прегрешений, что еще одно привело бы к жестокой порке, между тем как Банс, на счету коего никаких криминальных деяний не значилось, мог отделаться всего лишь предупреждением. Разумеется, мне же это боком и вышло: директора школы наша маленькая хитрость не обманула. И я получил дополнительные удары тростью за то, что завлек в свою паутину греха существо столь невинное, как Банс.
После публикации «Моав» мы с настоящим Бансом возобновили знакомство. К книге он отнесся очень благожелательно и, кстати, напомнил мне о событии, напрочь вылетевшем у меня из головы.
Как-то раз, еще в самом начале нашей школьной жизни, я сказал Бансу, что мои родители мертвы.
— Как это ужасно для тебя! — Неизменно отзывчивый Банс был глубоко тронут.
— Да. Автомобильная авария. Но у меня есть три тетки, так что во время каникул я гощу то у одной, то у другой. Только поклянись, что никому не скажешь. Это секрет.
Банс кивнул, его покрытое пушком лицо сложилось в мину решительного вызова судьбе. И я понял: он скорее язык себе отрежет, чем скажет кому-нибудь хоть слово.
В конце триместра я поинтересовался у Банса, как он собирается провести Рождество. Он ответил, явно испытывая неловкость, что отправится к папе и маме — в Вест-Индию.
— А ты? — спросил он.
— Я, понятное дело, в Норфолк поеду, к родителям. Больше-то мне податься некуда.
— Н-н-но… Я думал, твои родители умерли и ты у теток гостишь.
— О. Ммм. Да.
Черт. Попался.
Банс выглядел обиженным и смущенным.
— Не обращай внимания, — сказал я, сверля его взглядом. — Понимаешь… я…
— Да?
— Я иногда заговариваюсь.
Больше мы этой темы никогда не касались — пока много лет спустя Банс не напомнил мне о ней. Его память сохранила тот случай с абсолютной ясностью. И он утверждает, что «Я иногда заговариваюсь» — точные мои слова.
Регулярно секомый, не вылезавший из неприятностей, вечно впадавший из одной крайности в другую, неспособный приладиться к жизни или избавиться от сомнений, я покинул приготовительную школу, став сахарным наркоманом, вором, выдумщиком и вруном.
Все продолжилось и в следующей моей школе, в ратлендском «Аппингеме». Новые кражи, новые сладости. К этому времени одни только количества поглощаемой мной сахаристой пищи начали облагать мое тело самой настоящей и мучительной данью. Не в области поясницы, ибо я был тощ как карандаш. Моими постоянными спутниками стали кариес, зубные каверны и язвочки во рту. К четырнадцати годам я лишился пяти задних зубов. Приверженность к сахару разрушала мой организм. Прилив волнения при совершении кражи и прилив наслаждения, с которым я уплетал мою сладкую добычу, с неизбежностью завершались — ибо таковы обыкновения страсти — приступами чувства вины, меланхолии, тошноты и отвращения к себе, неотделимыми от любых тяготений подобного толка — к сахару, к хождению по магазинам, к спиртному, к сексу, выбирайте сами.
Новые кражи привели к «высылке», как называлось в закрытых школах изгнание домой на срок в несколько недель; теперь это, наверное, именуют «временным отстранением». В конце концов терпение школы лопнуло и меня из нее исключили. >† Я отправился в Лондон на официально санкционированный уик-энд — чтобы поприсутствовать на собрании «Общества Шерлока Холмса», рьяным членом которого был. И вместо того чтобы провести в Лондоне две разрешенные мне ночи, остался там на неделю, которую блаженно просидел в кинотеатре, смотря фильм за фильмом и снова за фильмом. Достаточного, как не уставали повторять мои родители и учителя, оказалось достаточно.
