Хроники царя Давида - [83]

Так укорял я БОга, но он молчал, а лицо Эсфири, жены моей, становилось все более чужим.

Затем пришли Шем и Шелеф, мои сыновья, и Хулда, их мать, и отвели меня в мой кабинет. Я разорвал на себе одежды и посыпал голову пеплом. Вскоре дом заполнили соседи и левиты. Они закрыли лицо Эсфири, ее несчастное, исстрадавшееся тело и стали оплакивать ее, а кроме того, они ели и пили, похлопывали меня по плечу и говорили, что такова воля БОжья и что каждый из нас отправится туда, в страну тьмы, в долину смерти; но все это пролетало мимо меня.

На следующий день они забрали Эсфирь, положили ее на повозку, запряженную двумя коровами, вывезли за ворота Иерусалима и опустили в могилу.

26

Ничто больше не удерживало меня в Иерусалиме; кроме того, царские чиновники поторапливали освободить дом № 54 по переулку Царицы Савской. Ты больше не состоишь на службе у царя, говорили они, поэтому поспеши с отъездом. И я распродал свои небогатые пожитки, кое-что раздарил, а записи и архивы спрятал в тайном месте.

Потом я в последний раз пошел на могилу Эсфири, любимой жены моей, чтобы вознести там молитву ГОсподу. Глядя на надгробный камень, я вспомнил слова Давида, которые сказал он на смерть своего первенца от Вирсавии, и прошептал:

— Ты не вернешься ко мне, я же приду к тебе. Затем я отправился к жертвеннику. За несколько из немногих оставшихся у меня шекелей я купил кусок барашка и положил его для сожжения на алтарь, у которого совсем недавно Ванея, сын Иодая, убил Иоав. Дым стал подниматься к небу, и я понял, что ГОсподь Яхве принял мою жертву и путешествие мое будет безопасным.

На обратном пути я некоторое время постоял, наблюдая, как продвигается строительство Храма, который царь Соломон воздвигал ГОсподу; я увидел гигантские каменные блоки, тщательно отесанные и поставленные друг на друга, притвор с колоннами и капители, украшенные резными гранатами и лилиями; увидел я также исполосованные побоями и покрытые ранами спины людей, которые все это сделали, их изможденные лица и измученные глаза.

Но ГОсподь ниспослал ко мне ангела, который встал за моим плечом и сказал: «Что есть камень, что есть железо и медь, что троны царей и мечи сильных? Станут они прахом, говорит ГОсподь; но слово, правда и любовь остаются».

Весь свой скарб мы несли на своих плечах, однако у городских ворот нас остановили, как и тогда, когда мы прибыли на сорока ослах, нагруженных сундуками, коврами и ящиками с архивами. Стражник-хелефей подозвал начальника привратной стражи, тот подошел к нам и воскликнул:

— Никак опять наш историк! Да еще с таким выездом — пешком и с котомкой за спиной!

Я показал ему мои документы с царской печатью — разрешение на выезд и попросил пропустить; нас без задержки, ибо день обещал быть жарким, а нам предстоял долгий путь.

— Я вижу, что ты закончил свою работу, — сказал начальник не столько для моих ушей, сколько для всех тех бродяг, бездельников, жуликов и прочего сброда, что околачивается в воротах, — и, значит, дал этим людям то, в чем они больше всего нуждаются — Историю. — Он обратился к толпе: — Поблагодарите же Эфана, сына Гошайи, ибо его неустанными стараниями вы к своим язвам и вони получили еще и описание ваших добродетелей.

Они заржали, захлопали себя по ляжкам, даже стали кататься от удовольствия по земле; потом тесно обступили меня, моих сыновей Шема и Шелефа и Хулду, их мать.

— Расскажи-ка людям, — сказал начальник стражи, — изобразил ли ты их избранным народом, что живет в соответствии со словом ГОспода Яхве и по его закону, или написал об их злобности и глупости?

— Народ, — сказал я, — есть источник как добра, так и зла.

— Слышите, какие вы все двуликие, — ухмыльнулся начальник стражи и щелкнул своей плеткой над головами толпы, — царь же — от БОга, а также его правители и все его слуги. — Он не обратил ни малейшего внимания на пробежавший по толпе ропот и снова обратился ко мне: — А кто же ты таков? Ты не принадлежишь ни к простолюдинам, ни к избранным БОгом. Ты не относишься ни к власть имущим ни к рабам. Ты — словно змий, что, искушая, предлагает плод с древа познания; а тебе известно, что ГОсподь проклял змия, обрек его ползать на брюхе и есть землю всю свою жизнь, а человек должен наступать ему на голову.

При этих словах горячая и вонючая толпа еще плотнее обступила нас. Я видел ненависть в гноящихся глазах, грозно поднятые культи. Шем и Шелеф закричали, Хулда исцарапала лица тех, кто осмелился приблизится к ней, я же, зная слабость своих кулаков, оглядывался по сторонам в поисках помощи. И увидел приближающихся скороходов с белыми жезлами в руках, за ними несли золотисто-зеленый паланкин с красной бахромой на крыше.

И все эти нищие, зеваки, воры, разогнанные хелефеями и фелефеями, упорхнули от ворот, словно вспугнутые птицы. В сопровождении начальника привратной стражи к нам подошел Аменхотеп, главный царский евнух; он поклонился Хулде, милостиво тронул за подбородок Шема и Шелефа; мне же сказал, сопровождая свои слова изящным движением рук:

— Эфан, друг мой, я не мог отпустить тебя, не попрощавшись. Ведь оба мы в некотором смысле чужаки в Иерусалиме. Я благожелательно следил за твоей работой, а теперь, когда ты нас покинешь, мне будет недоставать тебя. Если это утешит тебя, то я могу тебе сообщить, что Лилит, твоя бывшая наложница, вполне прижилась при дворе и чувствует себя прекрасно; она услаждает своей нежностью царя Соломона и его супругу, дочь фараона. А еще Лилит поет царю любовные песни, которым ты ее научил; они задели царя за душу, и он приказал записать их, собрать и опубликовать под заглавием