Хроники царя Давида - [20]

Гортанные звуки его голоса сопровождались изящными жестами, которые так ловко копировал мой сын Шелеф. На меня это тоже не произвело впечатления, скорее наоборот: египетская изысканность движений придавала любезным словам угрожающий оттенок.

И поэтому я сказал:

— Вероятно, господин мой взял на себя труд разыскать в этом зловонном квартале Иерусалима дом слуги своего не для того, чтобы оценить его выбор спутниц жизни?

Аменхотеп достал из складок своей одежды небольшой флакон.

— Попробуем? — предложил он. — Я получат им прямо из Египта, от лучшего изготовителя из города бога Солнца Ра.

Он брызнул немного жидкости на тыльную сторону ладони. Нос мой уловил запах лаванды и розового масла. Я вспомнил о десяти муках, которыми ГОсподь Яхве покарал египтян, и пожелал моему гостю одну или парочку из них. Тот же продолжал беззаботно болтать, рассказывая теперь об искусстве приготовления соусов для салатов, а также о лодочных гонках по Нилу, о девяноста девяти позах любовного соития и о том, кто древнее — Яхве или бог Солнца Ра.

Вдруг, заломив руки особенно необычным образом, он спросил:

— Эфан, отчего это принцесса Мелхола снова желает видеть тебя?

— О, она этого желает?

— Я здесь для того, чтобы пригласить тебя предстать пред ее очи.

— Можно лишь догадываться, — сказал я и мысленно спросил себя, на кого еще, кроме царя Соломона, работает главный евнух. — Однако я историк, и меня интересуют факты, а не предположения.

— Ты говорил с принцессой почти целую ночь, Эфан. Значит речь идет не только о предположениях — ты мог бы сделать и выводы.

— Это была сказочная ночь, мой господин. Только раз в году мы в Израиле наслаждаемся такой ночью, когда воздух пьянит как вино. Скажем так: принцесса мечтала вслух, а мне было дозволено быть слушателем.

Евнух отвернулся, теперь я видел его профиль: скошенный лоб, выдающийся нос.

— Мы оба, Эфан, чужаки в этом городе, а значит, уязвимы и нуждаемся в дружеской помощи. Но по причине того, что ты способен любить и быть любимым, ты уязвим более, чем я.

Это была угроза: Лилит.

— Хочу пояснить свою мысль, Эфан. Считается, что твой БОг Яхве сотворил человека по образу и подобию своему. Однако из осторожности он не сделал его абсолютно равным себе: человек смертен. Но все же в нем заложено стремление быть подобным БОгу, жить вечно, поэтому властители моей страны велят себя после смерти бальзамировать и замуровывать в самые нижние камеры пирамид, в окружении слуг и всего, что необходимо для вечной жизни. Ты же, Эфан, и все те, кто занимаются твоим ремеслом, вы своими словами даруете людям бессмертие, так что и через тысячелетия народы будут знать имена тех, о ком вы пишете. В этом заключается ваше могущество. Поэтому люди открывают вам свои сердца. Вот и эта старая женщина хочет, чтобы ты выслушал ее сказки. Я же…

Аменхотеп не договорил. Он поднялся и встал передо мной, стройный, ухоженный, элегантный от макушки до носков своих сандалий.

— С тех пор как мне отхватили яйца, — закончил он разговор, — я не верю более ни в какого бога, зовут ли его Яхве или Ра.

Царский гарем располагался кольцами вокруг круглой площадки, в центре которой почти бесшумно журчали фонтаны. Бросалось в глаза, что сооружение спроектировано так, чтобы его можно было расширять: по мере того как увеличивалось число жен и наложниц царя Соломона, достраивались дополнительные круги с соответствующими помещениями. Правда, воздух со временем станет совершенно невыносимым, уже теперь кисловатая смесь испарений тел и всевозможных благовоний удушающе теснила грудь.

Аменхотеп отправился доложить обо мне принцессе Мелхоле и, видимо, не торопился возвращаться. Мне казалось, что через отверстия в резных стенах меня рассматривают десятки испытующих глаз. Я сделал вид, что погружен в созерцание цветной мозаики; это были в основном стилизованные изображения цветов, в которых сквозила некоторая похотливость. Вдруг я услышал звук шажков, шуршание платья — и предо мной появилась дева с грудью такой же пышной, как у Лилит, с ягодицами круглыми и упругими, словно арбузы из долины Изреельской. Она увлажнила свои чувственные уста очаровательным язычком, большие глаза ее говорили красноречивее ораторов, которые выступают пред царем Соломоном в судный день. Она поманила меня розовым пальчиком.

Я шепнул ей:

— Ты можешь накликать на себя беду, красавица; кроме того, я книжник и отец семейства в придачу.

В этот момент возвратился Аменхотеп.

— Убирайся! — взвизгнул он.

Дева задрожала от испуга и исчезла так же внезапно, как и появилась.

— Что она говорила? — быстро спросил Аменхотеп.

— Ничего, — отвечал я, — она лишь поманила меня своим розовым пальчиком.

Евнух облегченно вздохнул и спросил знаю ли я, кто эта девушка. А так как я не знал, он объяснил:

— Это, Эфан, видимо, самая глупая бабенка в Израиле по имени Ависага. Она была избрана возлежать с царем Давидом, дабы согревать его, когда он был уже стар и дни его были сочтены. Теперь уже не секрет, что ей не удалось передать ему ничего от своего пыла, весь ее жар остался при ней и жжет ее изнутри. Однако никому не дозволено потушить это пламя, ибо она возлежала с царем Давидом и, значит, каждый, кто вошел бы к ней, заявил бы тем самым притязания на царство Давида и на престол, на котором восседает ныне сын его Соломон. Только девица никак не желает этого понять и положила глаз на Адонию, старшего брата Соломона, у которого и без того полно проблем. Адония позволил себе увлечься ее прелестями и давно уже шлет ей послания через обувщика, пирожника, прачку, золотаря, массажиста или цирюльника. Ей-то все равно через кого, а я должен перехватывать эти послания, и она знает, что я их перехватываю и что все это плохо кончится, однако продолжает свои попытки. И зачем только она это делает?