Хроники царя Давида - [17]
Тут в комиссии поднялся сущий Вавилон голосов: все говорили наперебой, один так, другой иначе, и они не понимали друг друга, будто ГОсподь БОг и впрямь смешал их языки. Наконец дееписатель Иосафат хлопнул в ладоши и сказал:
— Мы не можем исключить ни одной истории.
А на вопрос «почему?» заявил:
— Ибо одна из этих историй — правда, и живы еще люди, знавшие юного Давида в те времена, когда он находился при дворе царя Саула. Другая же история — легенда, но легенда, в которую верит народ, воздействует так же, как правда, и даже более, ибо люди охотнее верят легенде, чем фактам.
— Да простят господа своему слуге… — начал было я.
Но Ванея, сын Иодая, нахмурил брови и, поднявшись, рявкнул:
— Разрази меня БОг, если позволю я этому человеку и дальше запутывать своими учеными придирками совершенно ясное дело. Мы должны включить в наши Хроники обе истории, и мы это сделаем. Нужно отправить Давида из дворца Саула обратно в Вифлеем? Значит, отправим. Мы запишем — дайте подумать, — например, так: «Но Давид ушел от Саула, ибо должен был пасти овец отца своего в Вифлееме». А если кому-то покажется, что этого недостаточно, если кто-то собирается копаться в мелочах и подвергать сомнению дело комиссии, назначенной мудрейшим из царей Соломоном, с такими мы поступим соответственно.
Так и записано в Хрониках царя Давида, и остались в них обе истории.
6
Дома Эсфирь поставила передо мной хлеб, сыр и кусок холодной баранины. Я спросил ее, был ли день приятным, не мучили ли ее боли в груди и одышка. Она улыбнулась и отвечала, что не так это и важно, но вот не тяготится ли чем-то моя душа, не хочется ли мне выговориться?
А ведь я ни словом, ни жестом не выдал, что на душе у меня действительно неспокойно. Эсфирь обладала способностью читать по моему лицу, словно перед ней была глиняная табличка. И тогда я сказал:
— Пусть вынесут в сад подушки, и теплый плед, и еще лампу, мне хочется посидеть с Эсфирью под оливой.
Мы пошли в сад, я уложил Эсфирь на подушки, укрыл ее пледом, и держали мы друг друга за руки.
Немного погодя я сказал:
— Город этот, Иерусалим, подобен проклятию. Говорят, он построен на камне, но все здесь зыбко и неверно. И человек здесь человеку — волк.
— Я думаю о том времени, когда меня не станет, — промолвила Эсфирь. — Что будет с тобой, Эфан?
— Эсфирь, любимая моя, — я попытался улыбнуться, — ты переживешь всех нас.
Она легонько стукнула меня по ладони, словно я был ребенком. Мне бросились в глаза беловатые края радужной оболочки ее глаз; раньше этого не было, и поэтому я встревожился. Как тихо лежала она предо мной! Наконец Эсфирь сказала:
— Я не хочу уходить, Эфан. Как и любой другой человек, я боюсь Шеола. Я буду заставлять свое сердце биться, пока у меня хватит сил…
Шелестели листья оливы, мерцал светильник. Я склонился над Эсфирью и поцеловал ее.
— Это не город тебя мучит, Эфан, супруг мой, — продолжала она. — Город построен из камня и не может быть ни добрым, ни злым.
И тогда рассказал я ей о различных видах правды, о мнениях членов комиссии и о решениях, что были приняты.
— Здесь существуют разные партии, а внутри них — свои партии, и сама комиссия тоже расколота. Я же подобен птице во время великого потопа, которая не знает, куда приземлиться.
Эсфирь посмотрела на меня.
— Многие годы, — сказала она, — ГОсподь Яхве оберегал нас, он даровал нам небольшие, но постоянные доходы от твоих литературных трудов и вложений в земельные участки; при этом мы всегда следовали заповедям ГОспода, а он справедлив и не оттолкнет тех, кто идет его путями.
— ГОсподь, — промолвил я, — видать, посоветовал Ванее, сыну Иодая, задержать меня после заседания. Ванея положил мне руку на плечо, словно я его лучший друг, и поведал, что в его распоряжении находятся записи Авенира, сына Нира, стоявшего во времена царя Саула над войском. Они якобы были обнаружены при поиске в архивах доказательств великого поединка Давида с Голиафом. Он пошлет их мне, а я должен сообщить ему, что я об этих записях думаю.
— А может, Ванея ценит твою ученость и потому хочет знать твое мнение? — спросила Эсфирь.
— Ванея ценит ученые знания и чужое мнение только тогда, когда они могут послужить его целям. — Прежде чем успел я сказать это Эсфири, у дверей послышался сильный шум. Я встал, чтобы пройти туда, но Шем и Шелеф опередили меня и возвратились с офицером-хелефеем и солдатами, которые втащили в дом мешок с глиняными табличками.
>Царю Саулу, первейшему из первых в битвах, помазаннику БОжьему, от Авенира, сына Нира.
Да дарует Яхве властелину моему прожить это время года в добрейшем здравии. Относительно Давида, сына Иессея, из Вифлеема поступил я по твоему повелению. Я распорядился о дознании и назначил Доика-идумеянина быть главным. Далее отрядил я для этого дела двух моих лучших людей — Шупима и Хупима, левитов, которые состоят в дружеских отношениях со священниками как из храма Самуила в Раме, так и из храма в Номве. Доик отправился в Вифлеем, дабы провести расспросы среди населения. Он сообщает, что Давид, сын Иессея, до одиннадцати лет пас овец, потом в деревне его не видели до тех пор, пока не вернулся он назад в шестнадцать лет и снова стал пасти овец отца своего. Кое-кто в Вифлееме утверждает, что был он увезен неким странником в Египет, как случилось это с Иосифом, которому отец его Яков подарил пестрые одежды. Другие же считают, что Давид это время жил у жрецов в Номве. От самого Давида никто об этом ничего не слышал; он играл на арфе и пел свои песни, а еще искал и приводил отбившихся от стада овец, так служил отцу своему Иессею-вифлеемлянину и ждал своего часа.
