Хроника стрижки овец - [8]

Не столь давно сочинение Френсиса Фукуямы о конце истории пользовалось ошеломляющим успехом: какая там борьба классов, нет никакой борьбы! Варварство и революции отменяются, далее следует расширение границ цивилизации. Сколько умов вскипело от этой радостной перспективы. И вдруг история напомнила о себе, она, оказывается, и не думала кончаться.

II.

Верхи не могут, низы не хотят – но революционной ситуации нипочем не возникнуть, если среднему классу все по фигу. Это он, оплот демократии, великий средний класс, смягчает противоречия в обществе; это о его упитанный животик разбиваются волны народного гнева; это его достаток и убеждения служат примером для всего общества. Ты недоволен? А может быть, ты недостаточно предприимчив? Погляди, как живет сосед, – и возьмись за ум. Как говорила Маргарет Тэтчер, если мужчина не имеет к тридцати годам дом и машину, то он просто неудачник. Когда-то давно, во времена Французской революции, средний класс желал заявить о себе как о революционной силе. Он жаждал перемен, совсем не то в наше время. Сегодняшняя беда случилась с людьми, которые никаких перемен не хотели вовсе, которые были даже консервативнее своего начальства. Никто так пламенно не обличал коммунистическую доктрину, казарму и уравниловку, как средний класс. Все поделить? Отменить привилегии? Как бы не так! Популярный анекдот заката советской эпохи звучал так: за что они (народ то есть) борются? Чтобы не было богатых? Чепуха, надо бороться за то, чтобы не было бедных! И мнилось – метод найден: переведем опасный пролетариат в статус среднего класса, сделаем из матросов – вкладчиков, а из рабочих – акционеров. Программа ваучеров – это ясный символ того, что произошло в истории в целом. Чтобы застраховать себя от дикого народа, надо сделать из дикарей – собственников. Практически это невозможно, а в кредит – пожалуйста. Так произошло повсеместно; горькая память о революциях, баррикадах и народных фронтах, о социалистах и анархистах заставляла выдумывать социальные программы, пособия, субсидии и кредиты. Следовало всех этих международных шариковых превратить в приемлемых соседей по лестничной клетке. Надо было вести с шариковыми бесконечную игру символического обмена, избегая расплаты наличными, поскольку наличными однажды могут оказаться вилы и фонарные столбы.

Так возник современный гомункулус, выведенный в ретортах кредитных организаций, социальный продукт финансового капитализма. Это образование нисколько не похоже на средний класс XVIII века, и различие принципиальное: отнюдь не труд формировал сознание успешных горожан, но напротив – возможность избежать труда навсегда. Некогда средний класс отстоял право сравняться с князьями мира на том основании, что его продукция формирует мир, которым управляют князья. Сегодняшний средний класс добился права быть таким же бездельником, как начальство. Мир формируется принципом управления, но не самой продукцией. Следствием стало изменение характера денег – деньги перестали быть сокровищем, сделавшись мотором символического обмена. Слово «бизнесмен» (деловой человек) отнюдь не обозначает, каким именно делом занят этот деловой человек – совершенно безразлично, из чего делать деньги. Понятие труда, сформировавшее достоинство среднего класса, подменили понятием прибыли. Труд есть нечто второстепенное, его оставили для окраин метрополии. Отныне представитель среднего класса именовался таковым не потому, что он производитель, но по уровню потребления. Демократия стала эквивалентна менеджменту – бесконечные армии менеджеров среднего звена, брокеров, портфельных инвесторов представляли цивилизацию Запада столь же полномочно, как некогда гильдии ткачей и ювелиров. Сегодняшний средний класс – просто управляющий производством в колониях, его убедили, что менеджмент – вот достойная цивилизации работа, труд средний класс презирает так же пылко, как и нищету.

И средний класс раздули до непомерных размеров, сделали из него символ цивилизации, общественный ориентир. Средний класс явился как бы буфером, подушкой безопасности между реальным начальством и реальным народом. Созданный воображением банков, раздутый кредитами, оболваненный правами и свободами, он размывал границу между бедными и богатыми, превращал общество как бы в бесклассовое – поди разбери, кто перед тобой: менеджер среднего звена, квалифицированный рабочий или госслужащий? Наступил – так казалось – рай цивилизации, классовые противоречия исчезли. Директор банка отдыхает на вилле на Майорке, но и квалифицированный рабочий идет в турбюро, покупает путевку туда же. Карты вин разные, портные разные, но это поди еще разгляди.

Обывателю дали почувствовать себя участником общего процесса глобализации, выражаясь грубо, но точно – его сделали соучастником грабежа. Произошло нечто поразительное: в обывателе проснулась корпоративная солидарность с начальством. У нас все с хозяином общее! У хозяина есть акции «Бритиш петролеум», «Дженерал моторс» – так ведь и у меня тоже есть! Не получается критиковать капитализм, если каждый из нас капиталист. А то, что прибыли разные и расчеты совсем несхожие, – видеть не хотели. Так средний класс сделался соавтором стратегии финансового капитала, – во всяком случае, так казалось самому среднему классу. Появились прекраснодушные концепции, толкующие отношения обывателя и власти как партнерские. В самом деле: кто такие наши правители, как не менеджеры общего производства, акции которого у меня в кармане.