Хроника смертельной осени - [169]

Олег Рыков… Да-а… Кто мог предположить, что под лощеной внешностью кроется такая адская бездна. Галина Васильевна отчетливо помнила его – блестящего, интеллигентного, остроумного молодого мужчину. Помнится, первая мысль, которая пришла ей в голову – какая прекрасная партия была бы для девочки! Насколько раз ей удавалось что-то уловить в прищуренном взгляде его голубых глаз, устремленных на ее дочь, что-то такое жаркое мелькало… Значит, материнская интуиция не обманула. Он действительно был влюблен в Катю. Хотя, почему был?.. Судя по всему, влюблен до сих пор. Да что за бред, в самом деле! Галина Васильевна рассердилась сама на себя.

Никогда она не говорила с дочерью о том, что происходило с той в страшном коттедже под Питером. Увидев ее истерзанное тело и совершенно безжизненные глаза, мать, повидавшая на своем веку раненых людей, разрыдалась – что Рыков сделал с ее доченькой – красивой, нежной, веселой? Сколько ей довелось вынести за те роковые два дня? И как соединить тот кошмар с разговорами о любви? Любовь несовместима с такой звериной жестокостью.

…Когда сутки назад прибежавшей по вызову зятя Галине Васильевне разрешили войти в палату, дочь еще не пришла в себя – смертельно бледная, она лежала под капельницей и только время от времени вздрагивала и невнятно что-то бормотала. Наклонившись, Астахова разобрала: «Олег, не надо, не надо, нет». А потом, чуть позже – мучительное: «Не уходи, не оставляй меня». Спустя несколько часов, очнувшись и увидев подле себя родное лицо, Катрин с отчаянием спросила: «Как Андрей?». И глаза ее потухли, когда она услышала страшную правду, и жизнь продолжала меркнуть в них с каждым часом ожидания мужа, а тот все не шел и не шел…

Она называла того монстра по имени. Галина Васильевна ахнула и прикрыла рот рукой. Неужели это тот парадоксальный феномен, именуемый Стокгольмским синдромом? Работая в МЧС, Галина Васильевна сталкивалась с людьми – жертвами насилия или террора, которые после освобождения отчаянно защищали своих мучителей, пытаясь спрятать в неживых глазах безутешную тоску. В таких случаях требовалась долгая работа с психологом, которая не всегда увенчивалась успехом.

Чуть позже она попробовала поговорить с дочерью об этом. Та пришла в ярость:

– Сергей тоже считает, что у меня… Стокгольмский синдром? – у Катрин появилось чувство, что ее если не ударили, то безжалостно оскорбили.

– Думаю, да, – кивнула мать. – И, слава богу, если так. Это хоть все объясняет.

– Неужели?.. – с вызовом воскликнула Катрин. – Какое удобное объяснение. Удобное для всех. Потому как если только предположить, что я действительно испытываю к этому живодеру хоть что-то – от такого можно рехнуться всем подряд: мне, тебе, Сержу…

– Екатерина! – Галина Васильевна попыталась прервать гневный поток ее речи, но дочь рывком отвернулась от нее и снова накрылась одеялом с головой.

– Оставь меня в покое! – услышала мать и покачала головой. Все оказалось гораздо хуже, чем она ожидала – Катрин отказалась признать, что ее психика подорвана, а значит, отвергнет любую помощь, которая будет ей предложена.

Но Галина Васильевна так и не смогла понять, что повергает ее дочь в черное смятение – его истинную причину – ужасная ли гибель Андрея Орлова, невыносимая ли мысль о том, что муж оставил ее? И как помочь девочке справиться с чудовищным кошмаром, в котором та барахтается, не в силах выбраться?

Еще несколько минут назад за окном висели синие сумерки, а сейчас уже не было не видно ни зги – хоть глаз выколи. Поговорив с Галиной Васильевной по телефону, Булгаков опустился в кресло, не сняв куртку и ботинки. Она пыталась вызвать дочь на откровенность, но безуспешно. А собственно, чего она ждала? И он чего ждал? Что его жена откровенно признается своей матери в чувстве к человеку, виновному в смерти десятка людей, убившему ее лучшего друга? К тому, который ее саму подверг насилию, и чуть было не прикончил? Ни одна здравомыслящая женщина не осмелится озвучить нечто подобное.

Когда Сергей поднял с грязного подвального пола батистовый платок, то физически ощутил, как пропасть разверзлась у его ног – вся его счастливая жизнь рухнула в эту пропасть в одно мгновение. И теперь ему казалось – если Катрин предстанет перед ним – он умрет от разрыва сердца, не в силах пережить того, что потерял ее – так бессмысленно и глупо.

Как он вообще мог поверить, наивный, что такая женщина как Катрин, пылкая и нервная, найдет его интересным для себя? Столько лет игнорируя его как мужчину, она, конечно же, решила, что обязана ему, когда он спас ей жизнь. Ему не стоило переезжать к ней, а позже – поддаваться ее чарам темным ноябрьским утром – действительно надо было собрать вещи и уехать. Она уже совсем пришла в себя после того, что ей довелось вынести, и он сознательно оттягивал момент, когда она укажет ему на дверь.

И ведь указала. Когда она выдохнула ему в лицо «Убирайся!», у него внутри все оборвалось. Он отчаянно придумывал доводы, чтобы остаться, подбирал слова, чтобы уговорить ее… Большая ошибка! Надо было повернуться и уйти. А теперь все зашло слишком далеко. Она ждет ребенка, и это нежеланный ребенок от надоевшего мужа. Она и любить-то не будет бедного малыша. Как не любит и его, Сергея Булгакова.