Хроника рядового разведчика - [8]

В коротких перерывах в стрельбе я иногда смотрел и на соседей слева и справа и видел, что там тоже работали.

Уже несколько часов длился бой. Желтым пятном угадывалось на небосводе солнце, воздух дрожал от зноя, горизонт терялся в мутной дымке. Пелена из дыма, копоти и пыли по-прежнему висела в воздухе, и трудно было разобраться: что сейчас — день или ночь?

На этот раз фашисты, по-видимому, принялись за нас основательно. Мы были у них бельмом на глазу. Даже все повидавшие сталинградцы и те, казалось, готовы были потерять самообладание.

А время шло. И еще несколько раз устремлялись вражеская пехота и танки на наши позиции. Выстрел — разрыв, выстрел — разрыв. И все это с близкого расстояния. Казалось, этому не будет конца. Как приклеенное, висело на небосводе жестокое солнце. Будто время и все вокруг остановилось, чтобы равнодушно созерцать эту сатанинскую пляску огня, металла и нечеловеческую ярость.

Немецкие автоматчики, попав под перекрестный огонь с фронта и фланга, начали отбегать, отползать. Но стальная армада по-прежнему остервенело продолжала извергать град снарядов и пулеметных очередей.

Смотрю на Канаева — он совсем почернел. Губы спеклись и потрескались. На лбу прорезалась морщина. Лицо грязное, в пыли и копоти. Зло сверкают только белки глаз да зубы. Но даже сквозь эту грязную маску замечаю сосредоточенное, почти отрешенное выражение его лица.

— Ничего, брат, выдержим, — то ли подбадривая меня, толи успокаивая себя, цедит Юра, наблюдая сузившимися, точно щелки, глазами за медленно приближающимися, вернее, почти топтавшимися на месте танками.

Но это был не тот Юра, что несколько часов назад. Куда девались его остроты, бесшабашность? Со мной рядом стоял солдат. Война вторглась в судьбы людей не только на фронте, но и в тылу. И если он еще мало хлебнул горя здесь, на передовой, то в тылу, да под немцем, в период оккупации, повидать успел многое. Недаром однажды, коснувшись в разговоре событий тех горестных дней, он после долго сидел молча, отрешенно, и только мускулы нервно сжимались и до боли в зубах перекатывались желваки на его худощавом лице.

По-прежнему стояла одуряющая духота, но день уже клонился к вечеру. Нас мучила жажда. Особенно когда наступали короткие передышки. Хоть бы глоток воды! Во рту сухо, на спекшихся губах — соль! Я облизывал потрескавшиеся от жары губы, и в моей памяти всплыл колодец в родном рязанском селе Сараи. Его давным-давно вырыл мой дед Матвей. Вспомнил я высокий журавель, обомшелый сруб из дубовых плах, уходящий вниз метра на четыре, откуда всегда тянуло свежестью, даже холодом, с блестевшим внизу зеркальцем воды, в которое с любопытством заглядывали проплывавшие в вышине облака. Дом наш стоял на большаке, и редко кто, проезжая или проходя мимо, не отведал бы водицы и не похвалил ее. А она была по-росному необыкновенно чиста и холодна и какая-то хрусткая. От ее ледяного ожога иголками кололо в горле, но не было сил оторваться от большой медной кружки — так хотелось испить ее до дна...

Фашисты, натолкнувшись на стойкость гвардейцев, не прекратили атаки, их натиск даже возрастал.

Огонь с фланга доставил им немало неприятностей, коль три танка, отделившись от основной массы, устремились на группу Дышинского. Вскоре вражеские танки уже утюжили траншею, где располагались разведчики, но, к счастью, они по скрытому ходу сообщения успели уйти в овраг, лишив противника возможности покончить с ними. При этом один из фашистских танков был подбит гранатой, а когда он подставил борт, этим воспользовались наши танкисты. Внутри танка произошел взрыв, сбросивший в сторону орудийную башню.

Но, несмотря на ощутимые потери, немецкие танки упорно шли вперед. Два передних «Тигра», подвывая моторами и плеская огнем, почти достигли рубежа наших окопов, готовясь крушить их огнем и гусеницами.

— В случае чего поддержишь меня, — попросил Юра, примеряя в руке связку гранат, намереваясь, когда танк приблизится, сподручнее бросить ее.

У меня только от одного вида идущего танка бешено заколотилось сердце, во рту сделалось сухо. Было страшно и Юре, но злоба прожгла, вытеснила из груди страх. Осознанная необходимость исполнения долга взяла верх. Но Юру упредили. В самый критический момент оба танка, один за другим, были подбиты: первый загорелся, когда его борт прошил снаряд, а у второго была перебита гусеница. Разложив ее перед нашими окопами, танк остановился, задрав кверху длинный с набалдашником ствол пушки. Вскоре и он был добит — заклинило башню. И мы от души радовались успеху наших собратьев-танкистов. Да и как не радоваться? Вот впереди замер еще один танк, чуть правее слетела башня с другого, а вскоре зачадил, засочился струйками дыма третий. Из подбитых машин выскакивали фашисты, которых разили наши очереди. Армада танков явно торопилась и намеревалась пробиться именно здесь — ведь перед врагами лежало шоссе в наш тыл, на Ломово, Корочу. В их планы не входила задержка. Они нервничали, почему и шли вперед нахраписто, напролом.

А над нами по-прежнему висела «рама». Некоторое время мы на нее как-то не обращали внимания, теперь заметили снова. Наконец, прекратив атаки в лоб, вражеские танки остановились, а потом начали отползать назад. Автоматчики, прихватив раненых, попрятались в бронетранспортеры, и вся стальная армада зашевелилась, начала как-то сжиматься, съеживаться.