Хроника предсказанной смерти - [2]

Я вижу его в памяти Пласиды. Ему исполнился 21 год в последнюю неделю января, он был стройным и бледным, с арабским разрезом глаз и с кудрявыми как у отца волосами. Он был единственным ребёнком своих родителей, обвенчанных по соглашению семей, не знавших вместе ни мгновения счастья. Однако сам Сантьяго Назар казался счастливым, пока был жив отец, вплоть до его неожиданной смерти за три года до описываемых событий; и продолжал казаться таковым, всё время что оставался при вдовой матери – до понедельника, в который его убили. От неё Сантьяго унаследовал особую тонкость восприятия. От отца в раннем детстве научился обращаться с огнестрельным оружием, холить лошадей, школить ловчих птиц, и от отца же усвоил уменье быть храбрым и благоразумным. Отец и сын говорили между собой по-арабски; но не при Пласиде Линеро, чтобы она не чувствовала себя чужой. Их никогда не видели вооружёнными на улице, и только один раз – с охотничьими соколами, которых они принесли на благотворительный базар, желая покрасоваться. Смерть отца вынудила Сантьяго Назара бросить ученье после средней школы, чтобы управлять семейной гасиендой. Сам по себе Сантьяго был весёлым и незлобивым, с лёгким характером.

В день, когда его должны были убить, мать подумала было, что Сантьяго перепутал день, увидав его одетым в белое. "Я напомнила ему, что нынче понедельник", – сказала она мне. Сантьяго объяснил, что оделся в воскресное на случай, если доведётся приложиться к епископскому перстню. Она не проявила особого интереса.

– Да он даже с парохода не сойдёт. Как всегда благословит и уплывёт, куда плыл. Он этот город ненавидит.

Сантьяго Назар знал, что это правда, но пышность церковных обрядов неотвратимо завораживала его. "Это как кино", – сказал мне он однажды. Его мать, напротив, совершенно не интересовалась приездом епископа и беспокоилась лишь, что сын может промокнуть под дождём, потому что сквозь сон ей послышались раскаты грома. Пласида посоветовала Сантьяго взять зонтик, но тот лишь махнул ей на прощание рукой и вышел из комнаты. Она видела его в последний раз.

Виктория Гусман, кухарка, была уверена, что дождя не было ни в тот день, ни за весь февраль. "Наоборот, – заметила она, когда я пришёл к ней, – припекать стало даже раньше чем, бывало, в августе". Она как раз разделывала на обед трёх кроликов, окружённая нетерпеливо повизгивающими собаками, когда в кухню вошёл Сантьяго Назар. "Он всегда вставал с похмельным видом", – вспоминала без особой приязни Виктория Гусман. Дивина Флор, её едва расцветшая дочь, подала Сантьяго Назару кружку крепкого кофе, сдобренного тростниковой водкой, чтобы поправить самочувствие после бурно проведённой ночи. Огромная кухня, наполненная звуками потрескивающего огня и квохтаньем сонных кур, сидевших на жёрдочках, казалась таинственным чертогом. Сантьяго Назар проглотил ещё один порошок аспирина, сел и принялся медленными глотками пить кофе, задумавшись, не отводя взгляда от двух женщин, потрошивших кроликов возле очага. Для своих лет Виктория Гусман прекрасно сохранилась. Её дочь, ещё по-детски диковатая, казалась, задыхалась от своего бурного роста. Когда девушка подошла забрать пустую чашку, Сантьяго Назар ухватил её запястье.

– Пора бы и объездить лошадку, – заметил он.

Виктория Гусман показала ему окровавленный нож.

– Отпусти-ка её, красавчик, – серьёзно приказала она. – Этого лакомого кусочка ты не получишь, покуда я жива.

Ибрагим Назар соблазнил её в ранней юности. Он любил её втайне несколько лет в стойлах гасиенды и привёз домой в качестве прислуги, когда влечение угасло. Дивина Флор, родившаяся уже от другого мужчины, считала себя предназначенной в наложницы Сантьяго Назару, и эта мысль волновала её прежде времени.

"Не родился ещё мужчина, что был бы ему ровней", – говорила мне располневшая и увядшая Дивина Флор, сидя в окружении детей, рождённых от других возлюбленных. "Он был в точности как отец, – возражала ей Виктория Гусман, – такой же подонок". Но она не могла скрыть внезапного страха, вспоминая, с каким ужасом Сантьяго Назар посмотрел на неё, когда она вырвала из кролика и бросила собакам влажные внутренности.

– Не будь чудовищем. Представь, если бы это был человек.

Виктории Гусман потребовалось почти 20 лет, чтобы сообразить, с чего это вдруг мужчине, привыкшему убивать невинных животных, было так пугаться. "Пресвятой Боже! – испуганно восклицала она. – Не иначе это у него было предчувствие!" Но ко дню преступления у неё накопилось столько старых обид, что она скормила собакам и внутренности остальных кроликов, лишь бы испортить завтрак Сантьяго. Так и застал их оглушительный гудок епископского парохода, разбудивший весь городок.

Дом был старинным двухэтажным складским строением со стенами из грубых досок и цинковой двускатной крышей, на которой ястребы-урубу дожидались своей доли портовых отбросов. Его построили, когда в реку ещё заходили морские баркасы и даже океанские суда, которые отваживалась плыть через заболоченное устье реки. Когда в конце гражданских войн вместе с последними арабами приехал Ибрагим Назар, морские корабли уже не заходили в обмелевшую реку, и склад стоял пустым. Ибрагим Назар купил его, не торгуясь, чтобы устроить колониальную лавку, чего так и не сделал, и только когда собрался жениться, превратил склад в жилой дом. На первом этаже он устроил просторный зал, служивший для любых нужд; в глубине помещения была конюшня на четыре стойла, службы и просторная деревенская кухня с окнами на порт, через которые во всякое время проникало зловоние, исходящее от воды. Единственным, что осталось нетронуто, был винтовая лестница, подобранная после какого-то кораблекрушения. На втором этаже, где раньше располагались конторы таможенников, он устроил две просторные спальни, пять маленьких каморок для многочисленных детей, которых намеревался завести, и соорудил деревянный балкон, нависавший над миндальными деревьями, стоявшими на площади; на этом балконе мартовскими вечерами сидела Пласида Линеро, ища утешения в своём одиночестве. На фасаде оставалась парадная дверь, к ней вдобавок прорубили два окна, в которые вставили дубовые рамы с цельными стёклами. Чёрную дверь сделали выше и шире, чтобы проезжать внутрь на лошади со стороны старой пристани. Именно этой дверью пользовались чаще всего, не только из-за того, через неё удобней проходить в курятник и на кухню, но и потому, что так можно было прямо выйти на новую портовую улицу, минуя площадь. Парадная дверь, за исключением торжественных случаев, оставалась закрытой и запертой на засов. Однако именно там, а не у чёрной двери ждали Сантьяго Назара те, кто собирался убить его, и именно из этой двери он вышел встречать епископа, хотя ему пришлось обойти дом, чтобы выйти к порту.