Хроника одного полка. 1915 год - [30]

– Итти надобно, ваше благородие! Пока не совсем рассвело, мы в белых простынях на дороге не шибко будем мелькать, а по целине германец не пойдёт, это известное дело, только палить могут…

Штин слушал.

– …а в кого палить, по белому? Так хоть сколько, а до коней… где ползком, где бегом… а? Добежим?..

* * *

15 февраля приказом командующего 12-й армии генерала от кавалерии Павла Адамовича Плеве Вяземский вступил в командование полком. Для получения приказа, новой диспозиции полка и представления командованию Вяземский прибыл из Ломжи в городок Остров с командиром № 1-го эскадрона Дроком.

Все дороги к городку и сам Остров были заполнены войсками, передвигавшимися в северо-западном направлении. С новым командиром полка и ротмистром попросился врач Курашвили, ему нужно было познакомиться с медицинской частью формировавшейся 12-й армии и кое-что добавить к своему хозяйству. Денщика Вяземский и Дрок решили взять одного – Клешню. Квартирьер дивизии определил прибывшим место жительства, это был небольшой двухэтажный особняк недалеко от центра города с маленьким садом. Хозяева, пожилые супруги, потеснились, офицеры заняли три комнаты на втором этаже, Клешне достался чулан по соседству с кухней. Вяземский выдал Клешне деньги и отправил купить походную посуду для офицерского собрания взамен розеновской, поскольку весь «обоз» полковника был оставлен с ним в Осовце. Клешня ушёл первым выполнять поручение, после в штаб уехали Вяземский и Дрок, в своей комнате остался Курашвили, он уже снёсся с начальниками медицинской части армии и дивизии и договорился о встрече через полтора часа. Сейчас был полдень.

Курашвили курил в тесной комнатке с низким потолком, нависавшим над его лысой головой, и смотрел на накрытый бордовой бархатной скатертью круглый стол. После утомительной дороги верхом хотелось лечь на кушетку и крепко выспаться, ещё у него был спирт, но перед встречей с начальством о спирте было нельзя думать, и Курашвили решил, что он что-то напишет, вроде письма, это у него уже вошло в привычку. Он попросил у хозяев чернильницу, приготовил бумагу, сел, но упёрся взглядом в маленькое окошко и не мог пошевелиться.

«Татьяна Ивановна, Татьяна Ивановна… ведь она же не знает, что я её знаю!» – эта мысль не выходила из головы доктора с того момента, когда он встретил её на путях белостокского железнодорожного узла. Он очень надеялся, что дядька выполнит обещание и отправит её в глубокий тыл, а вместо этого столкнулся с ней в осовецком лазарете. Он вошёл в операционную, на столе уже лежал усыплённый Розен. Татьяна Ивановна глянула на Курашвили и глазами улыбнулась ему, её лицо было прикрыто марлевой маской, она готовила инструменты. По тому, как она это делала, Курашвили понял, что она что-то умеет, наверное, окончила курсы сестёр милосердия и, может быть, уже ассистировала при операциях. Эта догадка подтвердилась, когда она безошибочно подавала инструменты, зажимала кровеносные сосуды, осушала оперируемое место тампонами…

«Черт, ведь она же не знает, что я её знаю…»

Курашвили просидел за столом час, за перо так и не взялся и вздрогнул, когда услышал в нижних комнатах бой часов. Он поднялся. Надо было идти. Он только выложил на стол так и не раскрытый ни разу томик Чехова. Это не было желанием или нежеланием, Алексей Гивиевич мистически опасался его раскрывать.

Клешня выполнил задачу командира и приобрёл полтора десятка простых оловянных тарелок и кружек, долго торговался и сэкономил, однако не удержался и одно приказание нарушил, для Вяземского на сэкономленное он купил романовский хрустальный стакан. Однако решил продемонстрировать его не сразу, а когда они уже будут от этого городка и какой бы то ни было цивилизации далеко.

* * *

18 февраля обстрел крепости Осовец уменьшился. Ещё стреляли, но после подрыва двух 42-см мортир остальные, меньшего калибра, такой опасности не представляли. Центральный форт уцелел, четырёхметровой толщины железобетонные стены выдержали.

Кешка отоспался и отъелся.

19 февраля рано утром он был отпущен с пакетом и выехал по тыловой дороге в сторону Белостока. Он гнал Красотку во весь опор и не оглядывался, в голове стучала мысль: «А то превращуся в соляной столб, хоть бы и не баба!» А когда проскакал несколько вёрст, соскочил и пошёл рядом с Красоткой. Она пострадала: от грохота немного оглохла и за эти несколько дней застоялась. Ещё у неё была ссадина на левом боку от того падения. В тесном деннике крепостной конюшни от бетонной пыли ссадина, как раз под подпругой, нагноилась. Ещё от плохой, застойной крепостной воды раздулся живот, и Красотка икала и тянулась к лужам. Кешка ослабил подпругу, достал пропитанную вонючей мазью тряпку, вручённую ему перед отъездом крепостным ветеринаром, и, как мог, пристроил под подпругой на ссадину.

Кешка был свободен.

Он шёл по дороге и вместе со своей лошадью вволю дышал чистым воздухом. Кругом была красота: пусто, вольно и почти тихо. От Осовца ещё дышал гром, но разве можно было сравнить? Когда несколько тяжёлых снарядов упали на Центральный форт, Кешка вспомнил, как на Байкале было земляное трясение. Но там, по памяти, были ягодки. А Осовец, казалось, подпрыгивал на сажень и с грохотом опускался на землю. С коек не падали, потому что приспособились – просто привязывались ремнями. А то, что грохотало, так тоже приспособились – затыкали, чем было, уши, и вся недолга. Доставалось в основном пехоте между фортами и на опорных пунктах, там окопы перемешало так, что они сровнялись с землей. Однако Кешка этого не видел, только слышал от раненых. Миньку Оськина он не застал, того, пока он с поручиком разведывал германские пушки, вместе с другими тяжелоранеными увезли в Гродно. Отвезла та же сестра милосердия, «сестричка-барышня», как её прозвали раненые, и вернулась. Писарь, вручая Кешке пакет с пятью сургучными печатями, сказал, мол, не потеряй, мол, там тебе «суприз!».