Хроника обыкновенного следствия - [7]

— На сегодня достаточно, — говорю я.

Мне надо поразмыслить. Чем дальше, тем больше поведение обвиняемого кажется мне подозрительным, несмотря на его спонтанное признание. У меня возникает ощущение, что я погружаюсь в зыбучий песок.

Я вручаю мадам Жильбер небольшой список свидетелей, которых хотел бы выслушать, чтобы она выписала повестки. Думаю, мне хватит на них одного дня.

Пока она печатает формуляры, я не свожу глаз с пустого кресла обвиняемого. Я не в силах определить, откуда возникло это ощущение, но у меня складывается все более четкое впечатление, что он ведет себя со мной вызывающе, что он издевается надо мной, но так тонко и скрытно, что это замечаю только я. И дело не в его речи и не в его жестах… А в чем? Я в недоумении.

Неужели на меня, подействовал вид пустого кресла? Меня вдруг захлестывает волна печали при мысли, что я больше не увижу своего кресла, унесенного Эдуардо при недостойном сообщничестве Эмильены. Если он увидел кресло и украл его, значит, входил ко мне в дом. Странно, но до этого мгновения я не думал об этом, поглощенный переживаниями из-за потери. Зачем он приходил? Задать вопрос — значит ответить на него.

Пока я сижу у себя в кабинете, слушая ритмичный стук машинки мадам Жильбер, Эдуардо обладает Эмильеной, быть может, в моей постели. Если он это делал вчера, у него нет причин не повторить это сегодня. Меня вновь охватывает головокружение с пустотой в желудке. Надеюсь, что слабость моя быстро пройдет и мадам Жильбер не оторвется от своей машинки, чтобы задать глупый вопрос. Мои мысли все дальше и дальше убегают к внепрофессиональным заботам. Теперь я вспоминаю о ритуале, который требует соблюдать Эмильена, когда мы занимаемся любовью. Она лежит на спине, а я её ласкаю — вещь сама по себе приятная, но не вызывающая ответной реакции. Остается только взять её или отказаться, и я, конечно, беру. Она даже кончиками пальцев не шевельнет. Лишь дыхание чуть-чуть ускоряется, и она соглашается едва раздвинуть ноги, словно хочет до конца владеть ситуацией, словно желает быть уверенной в том, что отпихнет меня своими мускулистыми ляжками, если я слишком глубоко проникну в её естество.

В начале нашей супружеской жизни, во время коротких «приступов безумия» (мы так их называем, хотя безумием здесь и не пахнет), она выступала с такой раскованностью (или мне так казалось), что говорить об этих сеансах было бы богохульством. Это время давно ушло — по крайней мере, для меня. Теперь любовными приступами пользуются Эдуардо и прочие.

Головокружение так сильно, что я зажмуриваюсь и хватаюсь за край стола. Проходит несколько секунд. Мадам Жильбер ничего не заметила. Я тихонько отодвигаю кресло от стола, встаю и иду к окну, расположенному за спиной мадам Жильбер. Вид из него — три ската крыши, кусочек парка, уголок улицы образуют пейзаж — никого не вдохновит. И все же ощущение пустоты постепенно проходит, я снова чувствую твердость в ногах.

Когда я возвращаюсь домой, ОТЕЦ стоит на том же самом месте, безмолвный и тайно усмехающийся, уменьшая гостиную и её мебель, излучая свою тлетворную ауру — он торчит на тяжелом округленном постаменте. Нечто полусферическое, обеспечивающее стабильность статуи и с клинической точностью воспроизводящее двойные раздутые тестикулы. Статую не зря назвали ОТЦОМ.

И вдруг, охваченный смесью святотатственного ужаса и нечистой радости, я хватаю ключи и ввожу самый длинный в щель в статуе. Бетон не выдерживает и крошится. Щель превращается в отверстие. Если быть понастойчивей… Пару ударов молотком в нужное место и хоп… ОТЕЦ исчезнет… За несколько часов гнуснятину можно превратить в кучу гравия… А потом вызвать мусорщиков… Кресла не вернуть, кроме того, поступок будет стоить мне жены, но какое облегчение…

Я держу ключи в руке и мечтаю… И подпрыгиваю от щелканья замка. Эмильена! Боже, какая муха меня укусила? Если она догадается, что я сделал… Ногой загоняю крошки бетона под ковер.

Эмильена не одна. Её сопровождает Электра, которую я не видел со времени последнего вернисажа — она нисколечко не изменилась. Высокая, угловатая, синие отсветы в крашеных волосах, слишком наштукатурена, на шее и щеках глубокие морщины, которые вот уже десять лет не может скрыть никакой макияж, отсутствующие губы, полноту которым придает кроваво-красная помада. Электра — карикатура на бразильского травести. Мой взгляд только скользит по ней. Женщины стоят по бокам третьего человека — низкого мужичонки с брюхом, плотной бородой и завитыми волосами. Хитроглазое существо затянуто в потертый черный бархатный пиджак, у которого отсутствуют две пуговицы из трёх. Интуиция подсказывает мне — Эдуардо. Обе женщины на полголовы выше его, сладострастная и вулканическая Эмильена, мрачная, изломанная и стареющая Электра. У парня морда мошенника, но он не антипатичен. Он широко улыбается мне. У него неровные, почерневшие от никотина зубы. Он протягивает мне маленькую полную руку, руку, больше похожую на руку карточного шулера, чем на длань скульптора.

— Что, милый, замечтался? — бросает Эмильена с широкой нежной улыбкой, которой она одаривает меня на людях или будучи в отличном расположении духа. Она поворачивается к гостю с очаровательной улыбкой и неизвестно зачем представляет меня. — Эдуардо, это — мой муж.