Хроника любовных происшествий - [63]

Только Грета подняла голову, чтобы взглянуть на небо, но у нее тут же заслезились глаза от ослепительного блеска.

– Каждый день это солнце будет приходить ко мне с весточкой от вас.

– И луна, – дополнил пан Хенрик. – Луна ведь тоже перемещается с востока на запад.

– Вы правы, – шепнула Грета. – Зато тучи сюда всегда приходят с запада.

– Тсс, – прошипел Витек. – Послушай на прощанье нашего жаворонка. И я послушаю.

Все вдруг умолкли, а в пронзительной голубизне что-то тихо запело, словно бы далекий колокольчик костельного служки.

– Дай же хладную руку свою, и в глаза мне взгляни, и скажи… – затянул, фальшивя, техник-дорожник.

– Ничего я не скажу, – решительно отрезала Грета. – Вот увидите, я обопьюсь там шнапсом или баварским пивом, оскандалюсь, и в конце концов меня запрут в надежный немецкий дом умалишенных.

– Was sagst du, mein Schwänschen? – забеспокоился старый Баум. – Что ты говоришь, моя лебедушка?

Под Новой Вилейкой нарастал приглушенный шум поезда. Рука семафора поднялась с надсадным скрежетом. Витек заметил, что Грета уже давно не сводит с него потемневших глаз. Хотел улыбнуться, но тут она простерла к нему длинную, узкую ладонь с голубыми иероглифами просвечивающих жилок.

– Грета, хочешь, я приду к тебе?

– Когда? – Теперь она улыбнулась недоверчиво. – Когда ты придешь?

– Это зависит от тебя. Могу прийти завтра, или через месяц, или через год. Только не пугайся, я приду ночью. Хочешь?

– Переутомился от экзаменов, – заметил стоявший в сторонке пан Хенрик.

Но Грета улыбнулась, превозмогая упрямую дрожь в уголках рта.

– Разумеется. Я буду ждать каждую ночь. Заметано.

Витек взял ее руку, поднес к губам.

– Не так. Горе ты мое.

Грета порывисто обняла его, неловко поцеловала, словно осуществляя слишком давно задуманное.

– Расцвела она по весне, – прокомментировал техник-дорожник, нелегко удерживая равновесие. – Жаль, что уезжает.

Из ошалевшей, разбухшей от соков зелени выполз поезд дальнего следования. Он гасил скорость, поскольку подкатывал к станции с невидимого возвышения. И таращил на ожидающих, как слепой зверь, замалеванные голубой краской фонари.

– Она ведь тоже собрала вещички, – негромко промолвил Лева.

– Кто?

– Та, другая. Денщик все утро грузил чемоданы в машину.

Подъезжал поезд, толкая перед собой нагроможденье облаков пара, перевитых струйками дыма. Оторвавшиеся белые клочья сносило на луг, за шпалеру елочек, где они потерянно блуждали среди разомлевших кустов можжевельника.

– Когда она уезжает? – спросил Витек.

– Сегодня ночью. Наленчи удирают в Краков или, скорее, во Львов.

– А как ваш императорский клад?

– Сейчас нет смысла откапывать. Откопаем после войны.

Поезд останавливался, скрипя тормозами.

– Mein Gott! Мой Бог! – Старый Баум бегал вдоль вагона с закрашенными голубыми окнами. – Du bist verrückt, Schwänschen. Ты сошла с ума, лебедушка.

– Да ладно! Да ладно! – приговаривала Грета, размазывая слезы ослепительно белой рукой.

– Быстрее тащите чемоданы, а то останетесь! – крикнула Олимпия.

– Господи, какие тяжелые, – стонал пан Хенрик. – Что они там вывозят?

– Дурные предчувствия и пять пудов страха. Грета, помни об Олимпии, которая всегда тебе сочувствовала. Пришли мне цветную открытку. Я очень люблю получать послания.

– Да ладно, – шепнула Грета уже в дверях вагона с затемненными окнами.

– Как недавно был май, и мы счастливы были и так нежно любили. Кто вернет эти дни – уж промчались они. Ах, волк тебя заешь, я надорвался из-за этих проклятых чемоданов. Гуд бай, до свидания! – прокричал пан Хенрик.

– Возвращайся скорее, детка. Мы будем тебя тут ждать.

– После войны найдем тебе настоящего кавалера.

– Иди ты, не каркай, – захлюпала носом Цецилия. – Кому нужна война? Не будет никакой войны. Постращают, постращают, и как-нибудь уладится. Возвращайся к нам, беленький цыпленочек.

– Будь что будет, – разревелась Грета.

Поезд сдал назад. И тут Витек вдруг нырнул в терпкий пар, клубившийся перед локомотивом.

– Спятил! Держите его!

Влажный дым защипал глаза. Красные буфера преградили дорогу. Витек разминулся с ними в последнее мгновение, и вот он уже по ту сторону полотна. Огромные колеса с диким гоготом буксовали у него за спиной.

– Успел, – шепнул он. – Добрая примета. Только к чему мне добрая примета? Пусть будет – для них. Для тех, кто останется.

Витек сбежал вниз, к шпалере ровно подстриженных елочек, которые предохраняли железнодорожную линию от снежных заносов. Поезд уже взбирался на очередную невидимую возвышенность. Белая пена пара скатывалась с насыпи, розоватой от цветущего клевера.

– Не жаль тебе всего этого? Страхов, тревог, маленьких радостей, нелепых и забавных минут, боли, усталости, ежедневного риска и ежедневных несбывающихся надежд? Долой. Долой слабость.

Поезд с голубыми окнами, похожими на очки слепцов, поезд, увозивший Грету, втягивался уже в буйно-зеленое ущелье, заполненное грохотом, подобным учащенному сердцебиению.

Потом Витек бежал пестрым, как палитра, лугом и остановился только у подножья крутого глинистого склона с ошметками подмытых кустов и чахлых, болезненно поникших трав, которые оторопело следили за норовистым бегом Виленки, бешено мчавшейся к городу.