Хроника любовных происшествий - [49]

Немного погодя Витек встал и, не зажигая лампы, ощупал сенник под простыней. Сразу же наткнулся на обтрепанный лоскут змеиной кожи, живой и неживой одновременно. Поднес ее к глазам. Заблестели чешуйки, похожие на мутные капли жира. Витек вздрогнул от отвращения. Толкнул створку окна, швырнул в темноту бесформенный ошметок. Ветер жадно подхватил его, понес в кусты, тревожно шебаршившие у забора.

– Это ты, Витек? – плаксиво спросил дед из своей боковушки, дверь которой никогда не закрывалась.

– Да, я, не спится, – сказал Витек, останавливаясь в ногах его кровати.

– Ты открывал окно?

– Мать положила мне в постель змеиную кожу.

– Она сходит с ума. Молится целыми днями, заваривает какие-то травы, сегодня лежала крестом на полу.

– Новую икону повесила над моей кроватью.

– За все хватается, и за молитву, и за суеверия.

– Слышите соловья, дедушка?

– Все слышу. Я теперь превратился в огромное умирающее ухо.

– Удивительна эта весна тысяча девятьсот тридцать девятого года. Хотя удивительна, пожалуй, только для нас. Когда-нибудь школьники не смогут отличить ее от других. Спутают с весной девятьсот девятого или пятьдесят девятого.

Старик лежал неподвижно, укрытый густым мраком. В темноте, смердящей неизлечимым недугом, слышались хрип, посвистывания, бульканье, слышалась тяжелая работа разлагающихся легких.

– Вы заснули, дедушка?

– Я бодрствую, дитя мое, всегда бодрствую.

– А что будет, если я умру раньше вас, дедушка?

Зашуршала подушка. Старик торопливо крестился, точно отгонял незидимую пчелу.

– Нет, Витек, нет. Ты похоронишь сначала меня, потом мать. Мы будем тебе сниться, а ты будешь пугаться этих снов, и будут терзать тебя угрызения совести. Я приснюсь тебе окровавленным, бредущим на вечерней заре от калитки к крыльцу. Мать увидишь в гробу, как наяву, во всем кошмарном величии смерти, и гроб этот и останки матери будет алчно пожирать ненасытное пламя гигантского костра, ревущего, как ураган, и ты подумаешь, что это адский огонь, и проснешься потрясенный, в страхе, который навещает живых и среди бела дня.

За окном сверкнула молния, обнаружившая ослепительно белый город, приникший к устью долины. Рванулись вверх телеграфные столбы с путаницей черных проводов. Только холмы оставались недвижимы, как туши палых животных.

– Дедушка, я свободный человек.

– Откуда знаешь, что свободный?

– Мы все свободны.

Старик хотел повернуться на бок, но передумал. Витек разглядел на столике у его изголовья погребальную свечу в старинном подсвечнике и коробок спичек на белой тарелочке.

– Я родился во время январского восстания, минуточку, сколько же лет тому назад? Много, не хочется считать. Знаю это восстание по рассказам родителей, родственников, знакомых, видел войны, революции, государственные перевороты, путчи, бунты. Переживал пламенные надежды и большие разочарования, наблюдал прохождение всевозможных войск через нашу долину, в ту и в другую сторону, вдоль и поперек, умирал и воскресал, сражался и терпел поражения, воспарял к святости и погрязал в грехах. Нет, Витек, вам только кажется, что вы свободны. Вы не свободны и никогда не будете свободными.

Снова запел ранний соловей. Он выводил свои рулады поразительно громко, словно хотел перекричать тревожную ночь.

– Дедушка, я знаю, что вольному воля. И я ощущаю это так сильно, так явственно, как никогда в жизни.

– Будешь жить с вольной волей в неволе.

– Так жить я не хочу и не буду.

– Ох, что за ночь. Все ночи страшны. Иди спать, дитя мое. Завтра тебя ждет новый день.

Витек наклонился, отыскивая на одеяле руку старика. Нашел горсть горячих, сухих, неподвижных косточек. Поднял эту руку и, превозмогая страх или, вернее, отвращение, коснулся губами тонкой, вытертой кожи.

* * *

Бывшая невеста Гитлера, уроженка Силезии, рассказывает о своем поклоннике. Анна Сова – вдова штейгера одной из шахт Верхней Силезии и дочь Тура, владельца пивной в Мюнхене, где А. Гитлер проводил время перед войной. Пани Сова, женщина лет сорока, блондинка с голубыми глазами, рассказывает: «Подруги смеялись над моим поклонником, вечно меня спрашивали: „Еще встречаешься с этим дикарем?" Он меня ревновал. В принципе, Адольф избегал женщин, как, впрочем, сторонился и любого незнакомого человека. Адольфу претили женщины в положении и евреи. Странное сочетание. И все же было именно так. Беременными женщинами он брезговал, евреев ненавидел всей душой. Когда мы прощались на вокзале в Мюнхене, то поклялись друг другу в верности и в том, что будем ждать друг друга. „Я никогда не сочетаюсь браком ни с какой другой женщиной, разве что со смертью", – сказал мне Адольф. Я, увы, не сдержала слово. По приезде в Силезию я познакомилась с моим будущим мужем. Признаюсь, что об Адольфе забыла. Вышла замуж. Только из газет узнала о его существовании. Теперь он так велик, что не стал бы со мной разговаривать. Но клятвы не нарушил. Не женился», – добавляет пани Анна с удовлетворением, присущим женщине, одержавшей победу над представителем сильного пола.

* * *

Витек снова стоял неподалеку от гимназии, спрятавшись за ствол каштана. Но теперь окна огромного здания были перечеркнуты крестами из белых бумажных полосок и почему-то напоминали неотправленные голубые конверты. Каштан тоже изменился. Выпустил несметное количество бледных листочков, которые неуклюже трепыхались на ветру, как птенцы, пытающиеся летать.