Хроника гнусных времен - [10]

— Там кто-нибудь есть?

— В доме? Нет. Бабушка почему-то уволила Зосю Вацлавну. Месяца три назад. Скандал был ужасный, так мы и не узнали, почему она ее уволила. Бабушка гордая была, ни за что бы не сказала. Зося Вацлавна с ней жила, а новая, Муся, живет отдельно, я даже точно не знаю, в городе или в Петергофе.

— Город — это, надо понимать, Питер?

— Ну конечно.

— Давайте я вас провожу, — предложил он решительно.

Все равно уйму времени на нее потратил, три минуты ничего бы не изменили, а дом на самом деле выглядел холодным и мрачным, как будто скорбел о хозяйке и не желал никаких перемен.

— Спасибо, — ответила она с облегчением, — большое спасибо. Мне так неудобно, что вы со мной возитесь.

Он не стал говорить положенное по этикету «ничего-ничего». Все правильно. Он возится с ней, и она должна быть ему благодарна.

По засыпанной гравием дорожке они пошли к высокому серому крыльцу, темневшему сквозь разросшуюся сирень. Гравий приятно хрустел под ногами, в сирени копошились какие-то поздние птицы, и все это очень напоминало кладбище.

Она подошла к крыльцу и остановилась.

— Только не говорите мне, что ключи от дома вы забыли в своей квартире, — попросил Кирилл. Голос его отчетливо и странно прозвучал в погребальной тишине сада. Что-то быстро прошелестело в кустах, как будто кто-то пробежал и замер, высматривая.

— Не забыла, — ответила Настя шепотом и, сделав над собой усилие, поднялась на крыльцо. Дверь открылась без всякого зловещего скрипа, просто открылась, и все. Внутри было черно. Не заходя, Настя пошарила рукой по стене, что-то сухо щелкнуло, но свет почему-то не зажегся.

— Света нет, — сказала она и оглянулась на Кирилла. — Почему-то нет света.

— Есть у вас свет, — ответил он уверенно, — фонарь же горит. Пустите.

Настя посторонилась, пропуская его в дом, и посмотрела на уличный фонарь над калиткой. Он и вправду горел, жидкий желтый свет был почти невидим в плавящемся вечернем солнце.

Как это он заметил?

— Где пробки?

— Что?

— Щиток с пробками где?

— А… в коридоре, справа, как войдете.

Он вошел в черноту дома и щелкнул зажигалкой. Длинный язык бензинового огня осветил бледный рисунок на обоях и черный бок старомодного счетчика. Над ним оказались четыре пробочных рыльца. Одна белая пуговка была длиннее других, и Кирилл нажал на нее.

В коридоре вспыхнул свет, где-то загудел холодильник, и Кирилл захлопнул зажигалку, гася ненужное, растворившееся в победительном электрическом свете пламя.

Наверное, не стоило спрашивать, но выбитые пробки навели его на мысль, от которой он не мог отделаться.

— Ваша бабушка здесь умерла?

— Да. Хотите кофе, Кирилл Андреевич? Я бы сварила. И лимон у нее есть. Мы всегда пьем… пили с лимоном.

Он посмотрел на часы. Так, чтобы она видела.

— Ладно, — согласился он, как будто после тяжелых раздумий, — варите. Что теперь делать.

Она сразу прошла на кухню, даже свой портфель в коридоре не оставила. Кухня была огромной, с гигантской старомодной плитой, с тяжелой мебелью — высокие стулья, темный буфет, круглый стол на выгнутых львиных ногах. Кирилл остался в коридоре. Эти пробки не давали ему покоя.

— Здесь можно курить?

— Конечно, — ответила она и что-то с грохотом уронила, — бабушка всегда курила и всем разрешала. Она говорила, что Ахматова всегда и всем разрешала курить в ее присутствии, а она ничем не хуже Ахматовой.

— Ну да, — пробормотал Кирилл неопределенно. — Мне бы еще руки помыть.

— Ванная дальше. По коридору и направо. На втором этаже тоже есть ванная.

— На второй этаж я, с вашего разрешения, не пойду.

Она не стала его провожать, и он вполне понимал ее. Именно в этой ванне умерла ее бабушка, уронив в воду злосчастный фен. Интересно, кто теперь будет жить в доме, похожем на склеп? Она сама? Или, может, ее родители или — кто там? — племянники и племянницы?

Кирилл прошел по коридору, заставленному книжными шкафами и круглыми столиками с сухими цветами — он никогда не видел таких коридоров, — и зажег свет. Эта комната — по-другому ее невозможно было назвать — тоже была огромной. Кирилла поразило окно, выходящее в сад, и еще то, что ванна стояла прямо посередине.

Ему никогда не приходило в голову, что можно принимать ванну, глядя в окно.

Помещичий быт, черт его побери.

Низкая табуреточка, длинный шкаф с узкими дверцами, три полотенца на крючке, масса дамских штучек — флаконов и банок. Эта самая бабушка, очевидно, и в старости очень любила себя. Чего-то не хватало, и Кирилл быстро понял, чего.

Он ополоснул руки и вытер их прямо о свои светлые брюки. До полотенец ему не хотелось дотрагиваться.

— Здесь все поменяли, — негромко сказала Настя, и он оглянулся. Она стояла в коридоре, в ванную не входила. — Мама с Мусей здесь все… убрали. Сразу же.

— Как же ваша бабушка без зеркала обходилась? — спросил Кирилл.

— Да она его разбила, — Настя махнула рукой, — вернее, не она, а Муся. На прошлой неделе. Сердилась ужасно, говорила, что примета плохая, что теперь что-нибудь непременно случится. И случилось…

— Чушь, — сказал Кирилл быстро, — не ерундите. Никаких таких примет нет.

— И, главное, зеркало такое здоровое было, — проговорила она и вдруг заплакала, бурно, сразу, слезы полились ручьем, — я его всегда… полотенцем завешивала, потому что оно мне… мешало, когда я в ванне сидела… Сидишь как дура и смотришь на свою красную рожу, а бабушка сказала — примета плохая…